Позже, во время обороны Одессы, мы уже знали, как бороться с мифическими минами противника, не поддающимися якобы тралению.
Воевать тем оружием, которое есть…
В конце июля 1941 года Приморская армия Южного фронта занимала оборону по Днестру — от Тирасполя до побережья Черного моря. Правее ее, на широком фронте по Днестру, оборонялась 9-я армия. 11-я немецкая и 4-я румынская армии наносили удар в стык между ними. Подтянув три свежие пехотные дивизии — две румынских и одну немецкую, — противник переправился на восточный берег Днестра в районе Дубоссар и пытался развить успех в восточном и юго-восточном направлениях.
Как раз в эти дни в Севастополь прилетел Иван Васильевич Рогов. Мне пришлось бывать с ним на кораблях, в частях и на аэродромах. А перед отъездом в Москву Рогов объявил, что оставляет меня здесь в качестве заместителя начальника политуправления флота.
В первых числах августа Военный совет Черноморского флота поручил мне выехать в Николаев, Одессу и Очаков проверить, как выполняются на месте указания наркома и Военного совета флота об организации обороны, и оказать практическую помощь политорганам.
В связи с напряженной обстановкой на Южном фронте и отходом наших армий еще 27 июля были получены указания наркома: Одессу не сдавать, независимо от положения на сухопутном фронте.
Военный совет Черноморского флота потребовал от командира Одесской военно-морской базы контр-адмирала Г. В. Жукова: немедленно приступить к созданию сухопутной обороны, работать круглосуточно, запретить эвакуацию воинских частей, а в Севастополь отправить только то, что не нужно для обороны.
Контр-адмирал Г. В. Жуков
О своем отъезде я доложил по телефону ВЧ начальнику Главного политического управления. Рогов просил сообщить из Одессы или Николаева о положении дел там.
Я взял с собой пистолет, положил в машину карабин, четыре гранаты и рано утром выехал.
В Симферополе бросились в глаза желто-зеленые грязные полосы маскировки на домах, обитые досками и заваленные мешками с землей витрины магазинов.
К 18 часам подъехал к Днепру, где была переправа в Херсон. Ясно стало, что отступление Южного фронта продолжается. По дорогам гнали гурты скота, арбы, нагруженные бидонами, вещами, — перебирались в глубокий тыл молочные хозяйства. Попадались тракторы, комбайны, другие сельскохозяйственные машины, на них виднелись мешки и узлы с разным скарбом. Расспросил — бессарабцы.
В сумерках я погрузился на паром. Кроме моей машины, на пароме ничего не было: все шло оттуда, только я — туда.
— Ваша «эмка» первая за весь день, — сказал старик паромщик. — А отсюдова, — он показал рукой на запад, — и люди, и машины, и повозки. А скота сколько переправили — счету нет. Неужто так силен немец, — продолжал, хитро глядя на меня, паромщик, — что наши не могут в себя прийти? В четырнадцатом году, помнится, в ту войну, немцу свободного ходу не было. Страсть, что беженцы рассказывают.
Паром шел тихо. Было прохладно. В воде покачивались звезды.
— Ты, видать, большой начальник. Чего ж молчишь?
Я и сам не допускал мысли, что враг может оказаться за Днепром.
Старик, видно, надеялся, что я его успокою, скажу: потерпи, мол, немного.
— Остановим, — глухо сказал я.
На пристани, к которой мы подошли, было темно. Молча съехал с парома. Люди, повозки, машины заполняли площадь и прилегающие к ней улицы. Где-то в стороне ревел сбившийся в кучу скот.
— Ну, отец, прощай! — Я пожал паромщику руку. — Недельки через две ворочусь.
— Место для машины будет. Можете не беспокоиться.
В его тоне было что-то покровительственное.
Выехав на Николаевскую дорогу, мы свернули с шоссе, чтобы перекусить.
— Ну как, Гриша? — спросил я шофера.
— Не мешало бы хоть часок вздремнуть, — сказал он неуверенно, — день будет трудный.
— Спи!
Он откинулся на сиденье и тотчас захрапел.
Я тоже прилег в машине, но долго не мог уснуть. В ушах стоял людской гомон, рев скота. Перед глазами проплывали арбы, сидящие на них женщины, дети, старики с серыми от пыли и горя лицами.
Незаметно для себя уснул и я. Проснулись оба от шума идущих невдалеке машин. Двигалось какое-то войсковое хозяйство.
Я вышел к дороге, поднял руку. Машина остановилась.
— Где старший колонны? — спросил я у шофера.
— На третьей машине, — сказал он, — начальник и комиссар.
Увидев меня, из кабины выскочил батальонный комиссар. Заметив, наверно, на моем рукаве нашивку бригадного комиссара, поприветствовал.
Я достал удостоверение, подал ему. Он взял, перелистал, взглянул в сторону «эмки», въезжавшей на дорогу, спросил:
— Ваша?
— Да.
Батальонный комиссар представился. Он был из какого-то управления или отдела тыла 9-й, не то 18-й армии. Я плохо его слышал, но переспрашивать не стал.
— Еду в Николаев. Какая там обстановка?
— Горит. Много жертв. Бомбят вот уже сутки.
— Это хозяйство вашей армии? — спросил я, показывая на машины.
— Нет, здесь части войскового хозяйства 9-й и 18-й армий.
— А куда же вы уходите? — спросил я.
— Этого мы не можем сказать, — ответил батальонный комиссар.
По сдержанности ответов я понял: наш разговор продолжается только потому, что я старший по званию.
— Какова обстановка на фронте? — опять спросил я.
— Сводок мы не получаем, — нехотя проговорил батальонный комиссар. — Все по-прежнему — отходим. А где будем останавливаться, сами не знаем.
Мы сухо простились.
Вскоре навстречу стали попадаться санитарные машины, повозки с ранеными. Среди них были женщины и дети. Повязки пропитаны кровью, покрыты темно-бурой пылью.
Подъезжая к Николаеву, я впервые увидел группы идущих без оружия красноармейцев. Я остановился, вышел к ним из машины. Кое у кого не было и петлиц на гимнастерках.
— Среди вас командиры есть? — спросил я.
На мои слова никто не обратил внимания. Красноармейцы продолжали идти. Я подошел к ним вплотную и повторил вопрос.
Несколько голосов одновременно ответили:
— Мы командиров своих давно не видели.
Я все же попытался выяснить у них, при каких обстоятельствах они отбились от своих частей и очутились здесь, на дороге в Херсон, вместе с беженцами.
Красноармейцы отвечали неохотно, коротко:
— Отходили. Утром сказали, что в окружении и нужно мелкими группами пробираться на восток. Вот мы и пробираемся.
Моя попытка выяснить какие-либо подробности не увенчалась успехом.
— Да что он допытывается? — услышал я чей-то голос. — Подъедет к фронту — спрашивать не будет, сам все увидит.
— А где ваше оружие? — не отставал я.
— А у нас его и не было, — зло ответил пожилой красноармеец. Вид у него был мрачный. Видимо, давно не брился, отрастил бороду. Борода покрылась толстым слоем пыли, рыжие брови зло нахохлились.
— Как это не было? Вы же отходите с фронта? — недоумевал я.
Наконец узнал, что эти люди были призваны из запаса, около недели проходили подготовку, а потом их отправили на пополнение, но, прежде чем они доехали до места назначения, эшелон разбомбили немцы.
— А оружие у нас отобрали у Варваровки, на переправе. Ваши, моряки.
— Как же вы отдали оружие?! — возмущенно, едва сдерживая себя, спросил я.
— Не было командира. Нас признали неорганизованными бойцами и отобрали…
— А как же вы очутились здесь, на дороге в Херсон?
— После воздушного налета собрались и пошли из города.
И бредут на восток неизвестно куда, неизвестно кто — не гражданские уже, и еще не военные.
— Бежим от немца, проклятого богом и людьми, — глухо проговорил пожилой красноармеец.