Предместье из угля и железа перенеслось на вершину холма, ветви миндальных деревьев качались. Лошади, черная земля и высохший фонтан на площади способствовали некоторой спеси обитателей Сан-Жералдо. И придали им храбрости, напоминающей раздраженье без гнева. Люди часто повторяли друг другу: «Что вам надо, я вас не знаю!» — и у многих глаза были пепельного цвета и блестели, как пластинки металла.
В воскресенье поутру воздух был словно из стали, и собаки лаяли вслед идущим с обедни. А вечером, в первом томлении воскресных сумерек, опрятные прохожие стояли на улице и глядели вверх: на последнем этаже кто-то наигрывал на саксофоне. Они слушали. Как в большом городе, им как-то некуда было идти.
Вопреки прогрессу, предместье сохраняло места почти пустынные, там, у границы полей. Эти места вскоре приняли имя «бульваров». Были также люди, незаметные в прошлом, которые приобретали теперь некоторый вес благодаря своему неприятию новой эры.
Старая Ифигения жила в часе ходьбы от Городских Ворот. Когда у нее умер муж, она продолжала содержать небольшой загон, не желая приобщаться к крепнущему греху. И хоть ходила только на рыночную площадь, чтоб выставить свои бидоны с молоком, превратилась немножко в хозяйку Сан-Жералдо. Она располагалась у какой-нибудь лавки, сухо глядя перед собой, словно ей нет нужды видеть, люди, неловко посмеиваясь, спрашивали у нее, как идут дела в городе, словно она могла знать больше всех. Ибо из самого расцветания Сан-Жералдо родился робкий порыв к духовности, одним из результатов которого явилась Ассоциация Женской Молодежи. Стоило Ифигении сказать, что она встает с рассветом, как приходили в волнение все торговцы-соседи, которые, чувствуя себя хозяевами, уже начинали поговаривать о том, что Сан-Жералдо нуждается в собственном управлении. Хотя духовное начало, смутно приписываемое Ифигении, сводилось, кажется, к тому, что она ничего не утверждала и ничего не отрицала, не причастная ни к чему, даже к самой себе, — так далеко зашла ее суровость. До предела молчания и жестоты, как случается с людьми, у каких никогда не было необходимости думать. А в Сан-Жералдо говорилось теперь многое.
Вот в эту эпоху слома и нерешимости, когда только подымал голову город, где ветер еще был дурным предзнаменованием и лунный свет приводил в ужас, как знамение бедствий, — в чистом поле этой новой эры и родилась и скончалась Ассоциация Женской Молодежи Сан-Жералдо, сокращенно АЖМСЖ.
Вначале обращенная к милосердию, группа — стегаемая моторами заводов, разрываемая скоком лошадей и внезапными гудками фабрик — обрела неожиданно свой собственный гимн, и в крутом повороте, испугавшем самих участниц, ее целью стало создавать нечто новое и прекрасное. Возможно, Ассоциация и ограничилась бы устройством общественных лотерей и гуляний, если бы не Кристина, которая зажгла огонь бесплотный и для бесплотия предназначенный, в каком и сгорели участницы во имя грядущего совершенства души. И молодые женщины собирались теперь со страстью, уже ни на что в действительности не направленной. Под вечер было видно, как входят в дом, торопясь на собрание, группки низеньких девушек, коротконогих и с длинными волосами — женский тип этих мест. Во имя надежды, которая уже всех пугала, они будоражили друг друга и выражали себя в пении гимна, повествующего с плохо сдерживаемым раздражением о радости цветущих полей, веселье воскресений и о благе вообще. Их страшил город, рождающийся на их глазах. По воскресеньям они шили под песню и прерывали на мгновенье свою работу лишь в полдень, задыхаясь от жары и проводя ладонью по темнеющему пушку над верхней губой; ложились они рано. И в огромной ночи над Сан-Жералдо случалось наконец что-то, чей смутно-запыленный смысл они тщетно пытались воспеть днем, раскрывая рты. Прислушиваясь во сне, они метались, призываемые и не могущие прийти на зов, растревоженные незаменимой важностью, какую имеет каждая вещь и каждое существо в городе, который рождается…
Но Кристина разожжет их пыл на следующем собрании. Достаточно ее присутствия, чтоб расшевелить всех, и вскоре, среди туманных слов о чистоте и любви к душе человеческой, ибо в мрачной зале собрания никакие более ясные слова не могли быть произнесены, все будут уже в экстазе и вступят на дорогу добра: «Кристина — это наш авангард», — говорили девушки, улыбаясь. Это был ловкий маневр духа со стороны, с какой менее всего ожидалось. А пока что Кристина устанавливала с легкостью и находчивостью новые принципы: «Жизнь, какую носим мы внутри, — это не земная жизнь», — говорила она. Фабрики гудели, объявляя о конце рабочего дня. Вскоре послышится скрип железных ставней, опускаемых над окнами лавок, но девушкам не хотелось расставаться, и в комнате, уже темной, они толклись, не зная, что надо теперь делать.