- Но вы все же не оставляйте ваших питомцев, - прибавил Корнилов. Прошу вас обедать у меня и переселиться ко мне на квартиру.
Между тем Меншиков спешил уже на библиотеку, где и встретился с Корниловым.
- Не говорил ли я еще зимою, что неприятель сделает высадку в Крыму! сказал он, увидев вице-адмирала.
- Как, ваша светлость? Где? Какая высадка?
- Я получил самые достоверные сведения, что неприятель готовится к высадке близ Евпатории, - сказал Меншиков, угрюмо глядя на Корнилова.
Корнилов был поражен этим известием. Появление неприятельского флота, числом больше противу обыкновенного, навело его на мысль, что союзники намерены атаковать Севастополь с моря, и вдруг ему говорят о высадке близ Евпатории!
Корнилов побледнел и сказал с жаром:
- Ваша светлость! Да ведь там шестьдесят тысяч четвертей пшеницы!
- Я знал их тайную цель! - вскричал Меншиков, совершенно забывший или не знавший до сих пор об этой пшенице.
- Теперь единственный способ помешать их высадке - это напасть на них, - сказал Корнилов.
- Я об этом подумал.
- Видите, ваша светлость, какой густой дым, - сказал Корнилов, всматриваясь в даль. - Жаль, он помешает сосчитать число судов.
Несколько времени все бывшие на площадке молчали, ограничиваясь тем, что слушали сообщения наблюдавшего в телескоп офицера. Вскоре можно было видеть и простым глазом, что к Севастополю приближался как бы целый фабричный город с множеством дымовых труб.
Корнилов отправил одного из ординарцев князя, юного мичмана Ухтомского, призвать Стеценко, которого князь решил послать на рекогносцировку с сухого пути.
При виде неприятельского флота у князя промелькнула мысль: что будет, если союзники высадят армию и отрежут Севастополь от сообщения с Внутренней Россией не только с моря, но и с суши?
Прибыв на площадку библиотеки, Стеценко увидел здесь Корнилова, Меншикова, его адъютантов и ординарцев и многих других лиц. Меншиков велел Стеценко взять в Кронентале казаков, сколько ему понадобится, и скакать к Евпатории, о результатах же своей рекогносцировки сообщать записками в конвертах с надписью: "По приказанию главнокомандующего". Такие конверты передавались без задержки, по летучей почте, учрежденной из казаков.
- Там, в Евпатории, - прибавил князь, - передайте воинскому начальнику, чтобы слабосильная команда отступала не на Симферополь, а на Перекоп.
Меншиков поспешил во дворец и немедленно велел написать распоряжение: сосредоточить все войска на реке Алме{59}, сделать на батареях перекличку и учение, на портовые работы не высылать и готовиться к военным действиям.
Корнилов и Нахимов в свою очередь приказали всем судам готовится к походу, хотя противный ветер отнимал у них всякую надежду выйти в море. Весь день телеграфы из Лукулла и из Евпатории извещали о постепенном увеличении числа неприятельских судов.
К шести часам вечера их насчитали более сотни. Вечером наступил полный штиль.
Еще утром того же дня "комендант" Евпатории, майор Бродский, получил от греческих шкиперов уведомление, что к порту приближается громадный неприятельский флот с десантом. Особа же, бывшая в городе, немедленно бежала с жандармом, сопровождаемая воем и плачем жителей{60}.
Майор также растерялся. Он тотчас послал к Меншикову курьера и, не зная, как быть в подобных обстоятельствах, пригласил на совещание уездного исправника, доктора, почтмейстера, стряпчего и бургомистра, то есть всех официальных лиц, не удравших вместе с особой. Все они расположились на террасе, у судьи оказалась даже хорошая подзорная труба, полученная им в виде "благодарности" от одного из местных помещиков.
Майор, бывший в полной форме, открыл заседание, сказав:
- Господа, я пригласил вас сегодня по особо важному делу.
- Знаем, знаем, батенька, лучше без предисловий, - перебил судья.
- Лллучччшше прямо ккк ддделу, - сказал почтмейстер, сильно заикавшийся и произносивший слова с такими гримасами, при виде которых, по словам судьи, у новорожденного младенца могли бы сделаться судороги.
- Так вот, господа, всем вам известно, что неприятель приблизился сюда с сильным флотом. Мое дело чистое: у меня есть инструкция на случай приближения врага, превосходящего наш гарнизон силами...
Стряпчий расхохотался во все горло:
- Вот распотешил! Экий забавник! Превосходящий силами! Уж не думаете ли вы дать генеральное сражение?
Но его не поддержали. Судья сердито взглянул на него, а исправник проворчал:
- Тебе-то все смешки! Ты, чай, и с француза сумеешь взять барашка в бумажке.
Стряпчий сконфузился и с той минуты на все время совещания совсем стушевался.
- Так вот, господа, я со своей командой немедленно удаляюсь в Симферополь. У меня уже укладывают вещи. Жена совсем собралась.
- Ради Бога, ввввы уж и мои ящики с сссссоббой возьмите, - сказал почтмейстер. - Одддних казенных ддденег тттттысяч двенадцать нннаберется, дддда и частные есттть ссссумммы.
- Вы уж, Петр Алексеевич, о частной корреспонденции не особенно хлопочите: убрать бы казенное добро, - сказал судья. - Ох, Господи! Откуда такое наказание!
Исправник, из отставных гусар, от которого слегка несло спиртом, разглаживал свои молодецкие усы и смотрел на бургомистра с таким видом, как будто собирался его съесть. Бургомистр, толстый купчина в синей чуйке, сидел на краю стула и постоянно вытирал потное лицо красным платком.
- Ну а как же, господа, насчет карантина? - спросил майор. Этот вопрос беспокоил его более всего, так как, не зная в точности значения исправляемой им должности, он страшно боялся ответственности.
- А вот что! Вы себе уходите с вашей слабосильной командой, а я, черт возьми, остаюсь, - героически произнес исправник, стукнув кулаком по столу. - Не будь я гусар присяжный, ежели я побоюсь француза! Мало мы их били в двенадцатом году!
- Если так, то и я останусь, - решительно сказал комендант. - Жену с детьми отошлю на почтовых, уж вы дайте нам лошадок получше, Петр Алексеевич, а я вам за то дам людей, они вам все уложат, и конвой вам дам для казенных ящиков.
- Ррад уссслужить... - сказал почтмейстер.
- А нам-то как же, отцы родные, - сказал бургомистр, вставая и кланяясь в обе стороны. - Ведь это, примером будучи сказать, сущее разорение... У меня, почитай, четвертей тысячи две одной пшеницы, окромя другого-прочего.
- А ты на армию пожертвовал, твое степенство! - злорадно сказал исправник. - Аршинничать умеете, а теперь платись. Не хотел мне по сходной цене продать овес, покорми теперь французских лошадок!
Судья, долго наблюдавший в трубу, вдруг вскричал:
- Ну, господа, пока мы тут судим да рядим, эти окаянные едут сюда на всех парах. Вот посмотрите! - Он передал трубу коменданту. Действительно, на горизонте уже показался фрегат "Трибун", а четверть часа спустя можно было заметить множество черных точек, которые вскоре оказались клубами дыма от неприятельских пароходов.
В городе, где с раннего утра ждали неприятеля, поднялась суматоха, как во время пожара, тем более что жители думали, будто едут турки. Все, как могли, укладывались, торговались и бранились с извозчиками-татарами, кричали, суетились, и, когда неприятельский флот приблизился к гавани, почти весь чиновный мир Евпатории уже оканчивал укладывание домашнего скарба. Многие женщины горько плакали, испуганные дети визжали и хныкали - словом, было настоящее столпотворение.
Было около полудня, когда винтовой фрегат "Трибун", повернувшись к городу бортом и грозя жерлами тридцати шести орудий, стал на якорь, не имея возможности подойти к берегу по причине мелководья. К фрегату подплыла русская зеленая карантинная лодка и, сделав опрос, повернула назад. В некотором отдалении виднелось несметное количество мачт и пароходных труб. Вскоре к берегу причалила неприятельская шлюпка с парламентерским флагом в которой находились, между прочим, французский полковник Трошю и английский Стиль. На берегу их встретили комендант, исправник, бургомистр и несколько купцов - караимов, татар и русских.