— Молчишь? Так послушай: тебе всю жизнь забивали голову всякой чепухой и ты даже не подозревал об этом. Как насчет твоей семьи? Вы ладите друг с другом? У вас все благополучно?
Айк не ответил. Он думал о пустыне, о старухе, которая никогда не выходила из дома, о Гордоне в своем магазине, о своей матери и отце, которого никогда не видел.
— Все они придурки, ведь верно? И при этом все-таки знают, что такое добро и что — зло? И наверное, не упускали случая растолковать все это тебе? У меня была такая семья — никому нет дела друг до друга, даже не общаются и при этом точно знают, что добро, что зло и что такое «приличное» поведение. Чушь собачья. Не сразу, но я начал понимать, что у них все перевернуто с ног на голову. Почти все, что они считали плохим, оказывалось нормальным, а то, что называли «правильным», вдруг оборачивалось злом, да таким, которое высасывает жизнь из человека, а он даже этого не замечает и становится пустой раковиной, оболочкой, зомби.
До сих пор Айк не отрывал глаз от пола, но тут взглянул на Хаунда: что-то в его голосе заставило Айка это сделать. Свет от окна бил Хаунду прямо в лицо, и он хорошо видел «гусиные лапки» вокруг его глаз и выжженную солнцем и соленой водой кожу.
— Я не знаю, как ты, брат, — продолжал Хаунд, — а я не видел в наших тусовках ничего дурного. Никто никогда не ушел от меня обиженным, люди просто расслаблялись, выпускали пар, может, избавлялись от некоторых своих комплексов. Почему ты воспринял это по-другому? Решил, что ты виноват? Но откуда пришло это чувство вины? Не от тех ли людей, что ты оставил дома, похожих на тех, что, как зомби, разгуливают по выходным по прибрежному шоссе и орут на детей? Понимаешь, к чему я? Может быть, ты позволил другим людям управлять твоим сознанием, привить тебе свою систему ценностей? И ты не один такой. Так происходит с большинством из живущих. Я хочу, чтоб ты начал смотреть на вещи так, как это нужно тебе, я хочу… — Хаунд вдруг резко, прямо на полуслове, прервал себя, поднялся и отряхнул брюки. — Хочешь что-то сказать?
И снова Айк промолчал, но был сильно удивлен, что лекция закончилась так быстро. Обычно Хаунд говорил очень долго и ему было все равно, слушают его или нет.
Хаунд шагнул к нему и протянул руку.
— Делай что хочешь, — сказал он, — но не стоит таить зла. Эрманос дель мар, так ведь?
Айк пожал сухую сильную руку.
— Послушай, — продолжал Хаунд, — мы с Мишель завтра идем под парусом. Пойдешь с нами? Думаю, она тоже будет тебе рада. И там будет один человек, с которым я хочу тебя познакомить, мой старый друг. Ну, как?
— Во сколько?
— Рано. В шесть. Мы за тобой заедем.
Хаунд повернулся, словно собираясь уходить, но потом оглянулся.
— Есть еще кое-что, о чем я хотел с тобой поговорить, — сказал он. — Я ведь знаю, что это не идет у тебя из головы. Фрэнк рассказал, что вы видели Престона возле магазина. Ты думаешь, что я причастен к тому, что с ним случилось… — он сделал паузу, — но ты ошибаешься. Я знал, что рано или поздно с ним произойдет нечто подобное, но мне не доставляло никакого удовольствия об этом думать. Виноват не я, а он сам. Престон сам подписал себе приговор. Это его карма, неужели ты этого не видишь? Я бы спас его, если бы только мог.
— Спас? — Айк взглянул Хаунду в глаза. Его выбила из колеи резко оборвавшаяся лекция, но он все же не собирался позволять вешать себе лапшу на уши.
— Разреши задать тебе один вопрос, — проговорил Хаунд. — Кто, как ты думаешь, открыл ему ворота, когда вы удирали с ранчо?
Айк собирался еще что-то сказать, но при этом вопросе его словно окатило холодной водой. Он внезапно вспомнил, как Престон спросил, сумеет ли Айк сам найти грузовик, и удивленный свист, когда ворота оказались открытыми.
— Да, я спас его той ночью. Да и тебя тоже, верно? У охранников было оружие. Некоторые из них знали Престона. А этот чертов засранец не у всех вызывает такое восхищение, как у нас с тобой.
Айк хотел было что-то сказать, но Хаунд жестом приказал ему молчать.
— То, что случилось здесь, — это его личные счеты с самоанцами. Я надеялся, у него хватит ума вовремя смыться. Но на это и надеяться не стоило. Правду говоря, я думаю, что он сам всего этого хотел. Единственное, конечно, он хотел, чтобы уж до конца.
Он замолчал и воззрился на Айка, его темные глаза излучали странный свет. Айк смотрел на него. Что-то знакомое было сейчас в выражении этого лица. Не просто обычная отрешенность и не навеянный кокаином экстаз, а нечто диковатое, может быть, даже отчаянное. Внезапно он вспомнил, где уже видел это раньше. Такое было лицо у Престона, когда тот сидел у костра и, прищурившись, смотрел на огонь. Тогда Айк принял это выражение за страх. А Хаунд все продолжал говорить, что он видел, как к этому идет, и что это не доставляло ему никакого удовольствия.