— Хорошо, Ричи. Надеюсь, будет все, как вы сказали. Но помните, за реализацию операции «Кюль» вы отвечаете лично.
— Так точно, господин Харрис. Я не боюсь ответственности и уверен в успешной реализации нашей операции. Не забудьте подготовить на меня представление для награждения крестом «За заслуги в разведке»!
— За этим дело не станет, Ричи. Но, как говорят русские: «Не говори гоп, пока не перескачешь».
— «Не перепрыгнешь», — поправил Харриса Ричи.
— Какая разница. У русских слишком много синонимов.
Всех и не упомнишь.
13 октября 1993 года, среда, вечер
Москва. Краснопресненская набережная
Дом Советов
— Петрович, если не перекрыть периметр и ввести жесткий досмотр автотранспорта, я не знаю, что будет! Караван-сарай какой-то! — Юра Спирин развел руками. — Завтра еще пригонят тысячу рабочих! Вообще не сможем контролировать ситуацию!
— Знаю, знаю!
— Ну и что, что ты знаешь? Надо, чтобы они принимали решение! А что ночью делается! Взламывают сейфы, растаскивают технику! Вот вчера мне тут один мужик попался. Работяга такой, в комбинезоне. Смотрю, тащит сверток. Большой. Что-то он мне подозрительным показался. Я ему: «Мужик, чего несешь?». А он мне: «А тебе какое дело?» Ну, я ему удостоверение в нос. А он, знаешь, что мне говорит: «Засунь это себе в задницу!». Понимаешь? Я его дернул за руку, хотел уже заломить… Тут пакет у него выпал из рук. А в нем бутылки, штук пять. Коньяк!
Разбились все вдребезги. Запах, скажу тебе, Петрович, отменный!
— А мужик?
— А что мужик? Обложил меня матом и пошел дальше. А коньяк-то там был дорогой, импортный! Мародер! Откуда у него коньяк? Спер где-то. Может, в буфете депутатском, может, сейф чей-нибудь вскрыл!
— Да, мне уже докладывали. Одного поймали у ворот. Тащил телевизор. У другого охрана, которая стоит в цоколе, обнаружила купюры в банковской упаковке. Говорят, несколько миллионов. Тоже откуда-то стащил.
— Вот, Петрович, я и говорю: надо срочно принимать меры. Л то скоро здесь все растащат! И мы не найдем ни бумажки. Кстати, документы тоже денег стоят. А кто-нибудь, особенно паши американские друзья, думаю, могут немало отвалить за хороший документ из генштаба.
Время было уже около шести вечера. В кабинет стали подтягиваться члены опергруппы, обследовавшие разные этажи громадного здания. Практически у всех была грязная обувь, костюмы и куртки были покрыты пылью, как будто это были не ответственные сотрудники министерства безопасности и Администрации Президента, а грузчики из продуктового магазина. Поскольку члены опергруппы работали парами, то докладывали старшие.
— Андрей Петрович, прошли весь шестой этаж. Полностью. Все кабинеты в целости, только в одном — полный разгром. Похоже, что там была организована комната отдыха — на полу матрацы и одеяла, куча всякой одежды, гора пустых консервных банок и бутылок. Все сейфы проверили, вот нашли! — сотрудник протянул Орлову полиэтиленовый пакет с кипой документов.
— А нам повезло, напали на настоящую жилу. Мы работали в зоне «Г-1» на четвертом этаже. Дверь в 107-й кабинет была взломана, все внутри перевернуто. От стульев остались одни дрова, как будто кто разбивал их со всей силы об стены. Но весь пол в кабинете и коридоре был усеян документами, запечатанными пакетами, какими-то брошюрами. На всем этом грифы и штампы. Настоящий Клондайк! Вот, посмотри! — говоривший указал на три картонные коробки, которые только что внесли в кабинет два солдата внутренних войск.
— А «гвардейцев» где подхватили? — спросил Орлов.
— По пути.
Коробки были битком набиты различными документами и материалами. В глаза бросались строгие грифы и красные бланки учреждений, правительственные телеграммы, картонные папки с завязанными тесемками, конверты разного формата.
— Сегодня же все это надо отвезти на Лубянку. Здесь оставлять не будем. Охраны полноценной все равно нет. Поезжайте!
— Петрович, покурим! — Жуков протянул Андрею пачку «Явы».
Они вышли в коридор, подсвечивая себе фонариком, направились к разбитому окну. Под ногами хрустели осколки стекла, то и дело попадались обломки мебели, вороха бумаги и газет, тряпки, куски штукатурки и декоративные потолочные панели. На улице уже начинало смеркаться. В доме напротив, частично поврежденном в ходе перестрелки, одиноко светились несколько окон.