— И так было до тех пор, пока не появилась та женщина...
— Да, именно с женщины всё и пошло. Причём с женщины из племени йаки, самого дикого и злобного из всех народов. Как-то раз один из наших охотничьих отрядов наткнулся на неё, бесцельно блуждавшую в одиночестве высоко в горах, вдалеке от бесплодных пустынь своих сородичей. Наши охотники подобрали её, накормили, одели и привели с собой в Ацтлан. Но, аййа, оуйа, с появлением этой женщины наша спокойная жизнь кончилась. Нашим предкам, спасшим её в горах, она отплатила тем, что стала настраивать одних ацтеков против других. Друзей против друзей, семьи против семей, братьев против братьев.
— А как её звали? — осведомился Йайак.
— На языке йаки, крайне неблагозвучном, её имя было Г’нда Ке. Так вот, эта Г’нда стала высмеивать наши обычаи, наш бесхитростный образ жизни и то, что мы почитали добрую богиню Койолшауки. «Почему, — спрашивала она, — вы не поклоняетесь вместо этого могучему богу войны Уицилопочтли? Служите ему, — учила эта женщина, — и он поведёт вас от победы к победе, чтобы ацтеки, совершая походы, смогли захватывать пленных и приносить ему жертвы. С его помощью вы станете могущественнейшим народом Сего Мира».
— Но зачем чужестранке понадобилось разжигать среди наших миролюбивых соплеменников чуждые им воинственные амбиции и страсти? — поинтересовалась Амейатль. — Самой-то ей какая была с этого польза?
— Боюсь, правнучка, мой ответ тебе не понравится. До меня очень многие Хранители Памяти попросту приписывали это врождённым порочности и злонравию женщин.
Амейатль в ответ лишь сморщила свой хорошенький носик. Канаутли улыбнулся беззубым ртом и продолжил:
— Тебе будет приятно узнать, что я придерживаюсь несколько иной точки зрения. Всем известно, что мужчины йаки столь же бесчеловечно жестоки по отношению к своим собственным женщинам, как и ко всем, кто не принадлежит к их племени. Лично я убеждён в том, что, натерпевшись от соплеменников, эта женщина возненавидела мужчин как таковых и захотела отомстить им, побудив всех мужчин Сего Мира развязать кровопролитную войну: пусть, мол, они гибнут в сражениях или становятся жертвами, к радости алчных, кровожадных богов.
— Именно так и поступают ныне все племена Сего Мира, и этому же нас учат наши наставники мешикатль, воины и жрецы, — вставил Йайак. — Мы сами продолжаем жить в мире лишь потому, что воевать нам тут не с кем, да и пленников захватывать негде — чтобы найти врага, нам пришлось бы отправиться далеко в горы. Тем не менее презренная Г’нда Ке действительно преуспела.
— Ну, точнее сказать, почти преуспела, — поправил его Хранитель Памяти. — Ей удалось склонить к почитанию кровавого Уицилопочтли сотни ацтеков, однако другие наши соплеменники, и таких было большинство, благоразумно отказались обратиться к новому богу. Со временем этой женщине удалось расколоть наш народ на два лагеря, вражда между которыми зашла так далеко, — как я уже говорил, даже братья шли против братьев, — что она и её последователи покинули город и обосновались в семи горных пещерах. Там они вооружились и стали практиковаться в воинских искусствах, ожидая, когда женщина-йаки даст им знак начать войну и приступить к покорению других народов.
— И конечно, — вздохнула мягкосердечная Амейатль, — первыми жертвами этой войны должны были стать миролюбивые, не желавшие признавать нового бога жители Ацтлана.
— Само собой. Однако, к счастью, тогдашний наш тлатокапили был так же гневлив, так же решителен и столь же нетерпим к глупости и глупцам, как твой отец Миксцин. Он и его верная городская стража отправились в горы, окружили пристанище этих отщепенцев и многих из них перебили. Оставшимся же в живых правитель сказал: «Забирайте своего презренного нового бога, свои семьи и убирайтесь прочь. Или вы уйдёте, или будете убиты все до единого: мужчины, женщины, дети, — все до последнего младенца во чреве...»
— И они ушли? — спросил я.
— Ушли. Спустя вязанки лет скитаний, после того как сменилось уже много поколений, они набрели на другое озеро и другой остров, где неожиданно обнаружили символ своего бога войны — орла, сидевшего на кактусе нопали, — так что там они и поселились. На каком-то, ныне давно забытом местном наречии этот кактус назывался «теноч», и пришельцы, не особо мудрствуя, назвали остров Теночтитлан — «Место, где орёл сидит на кактусе». А себя, по причине, которую я так и не удосужился выяснить, они переименовали в мешикатль. Обосновавшись на том острове, они стали сражаться, сначала с соседями, а потом и со всё более дальними народами, подчиняя их своей власти и добиваясь всё большего величия и процветания.