— Ещё больше, Тенамакстли, тебе повезло в том, что класс для начинающих только-только набран и недавно приступил к занятиям. Это облегчит тебе учёбу. Если ты завтра подойдёшь к воротам коллегиума в час заутрени...
— В час чего?
— Прости, я и забыл. Ладно, это ты потом узнаешь. Просто, как проснёшься, выходи к воротам и жди меня. Я прослежу за тем, чтобы тебя записали в ученики и рассказали, где и когда будут проводиться занятия.
— У меня не хватает слов для благодарности, куатль Алонсо.
Он снова взялся за перо, ожидая, что я уйду. Но, увидев, что я замешкался перед его столом, спросил:
— Что-нибудь ещё?
— Брат, я сегодня кое-что видел. Можешь ты рассказать мне, что это значит?
— Постараюсь. Если ты объяснишь мне, о чём речь.
— Объяснить трудно. Проще показать. Можно мне воспользоваться твоим пером?
Он дал мне его, и я (чтобы не портить его бумагу) вывел на тыльной стороне ладони тот знак, который видел на щеках у некоторых людей.
— Это буква, — сказал Алонсо. — Просто буква.
— Что?
— Знак, обозначающий один из звуков нашего языка. На науатль такого знака нет, потому что вы изображаете не звуки, а понятия. А где ты это видел?
— На лицах нескольких людей. Это было вырезано... или выжжено, я не разобрал.
— А... клеймо. — Алонсо нахмурился и отвёл взгляд. Похоже, у меня имелся особый дар — ставить куатля нотариуса в неловкое положение. — В данном случае это первая буква слова «guerra». Война. Она означает, что этот человек военнопленный и, следовательно, раб.
— Я видел нескольких людей с такой отметиной. Но видел и с другими.
Я быстро начертил на ладони знаки «ЭК», «ХС» и, возможно, какие-то ещё, я уже точно не помню.
— Это тоже заглавные буквы, первые буквы имён, — пояснил нотариус. — Имён маркиза дона Эрнана Кортеса и епископа дона Хуана де Сумарраги.
— Это имена? Люди заклеймлены собственными именами?
— Нет-нет. Это имена их владельцев. Когда раб не является пленником, захваченным во время завоевания десятилетней давности, а просто покупается на рынке, владелец имеет право поставить на него клеймо со своим именем — в знак обладания. Ну, как клеймят домашних животных. Понимаешь?
— Понятно, — отозвался я. — А женщины-рабыни? Их тоже клеймят?
— Не всегда.
Нотариус опять посмотрел на меня смущённо.
— Если женщина молода и миловидна, владелец может не захотеть обезображивать её клеймом.
— Это мне понятно, — сказал я и отдал ему перо. — Спасибо, куатль Алонсо. Ты уже научил меня кое-чему, касающемуся испанских обычаев. Теперь мне просто не терпится поскорее выучить ваш язык.
6
Поначалу я хотел было попросить нотариуса Алонсо ещё об одном одолжении — помочь мне найти такую работу, чтобы заработка хватало на жизнь, но, как только он упомянул коллегиум Сан-Хосе, решил пока не затрагивать этот вопрос. Не проще ли оставаться в странноприимном доме, пока позволяют братья? Приют находится рядом с коллегиумом, а чем больше у меня будет свободного времени, тем большему я смогу научиться.
Конечно, жизнь в приюте далеко не роскошная. Питаться два раза в день, и не так уж основательно, — это маловато для человека моего возраста, энергии и аппетита. К тому же мне придётся подумать о том, как поддерживать себя в чистоте. Отправляясь в дорогу, я положил в свою котомку лишь две смены одежды, не считая той, что на мне. Этого, впрочем, должно было хватить: можно носить один комплект, пока другой стирается или сохнет. Но ведь нужно ещё подумать и о чистоте тела. Если мне удастся найти ту супружескую пару из Тепица, они, может быть, помогут мне с горячей водой и мылом амоли, даже если у них нет парной. К тому же у меня в кошельке имеется изрядное количество какао-бобов, и если для испанцев они ничего не стоят, то на местных рынках, во всяком случае первое время, я смогу покупать что понадобится и несколько разнообразить приютский стол.
— Если охота, ты можешь оставаться здесь хоть вечно, — заявил тощий Почотль, которого я по возвращении в странноприимный дом вновь встретил вечером в очереди за бесплатным ужином. — Монахам всё равно, а может, они просто не замечают, меняемся мы тут или нет. Белые люди любят говорить, что «эти вонючие индейцы» для них на одно лицо и им нипочём не отличить одного от другого. Я сам, с тех пор как мне пришлось продать последние крохи оставшихся с прежних времён золота и серебра, ночую здесь уже не один месяц и всякий раз без вопросов получаю свои две плошки скудной еды в день. Ты не поверишь, — мечтательно добавил он, — а ведь когда-то я был восхитительно упитанным.