Предупреждённые таким образом, мы втроём продолжили путь и со временем увидели, как со дна похожей на чашу долины вырастает великий город Мехико. На нас с матерью это зрелище произвело сильное впечатление, однако дядюшка, бывавший здесь раньше, похоже, испытывал разочарование.
— Вы только посмотрите вокруг, — говорил он, когда мы шли по длинной, широкой, снабжённой парапетами каменной дамбе, что вела из материкового города Тепеяк на остров. — Раньше по обе стороны этой насыпи плескались воды, усеянные великим множеством разного размера акали, а что теперь?
Мы, следуя его указаниям, огляделись и не увидели вокруг ничего, кроме огромной заболоченной равнины. Трясина, тина, лягушки, да кое-где цапли, — всё это напоминало топи, простиравшиеся вокруг Ацтлана, пока мы их не осушили.
Однако сразу за дамбой начинался сам город, и он, сколько бы ни довелось мне раньше слышать рассказов, произвёл на меня такое впечатление, что я тут же сделал как раз то, чего, как нас предупреждали, делать ни в коем случае не следовало. А именно замер на месте, разинув рот и в полном восторге таращась вокруг. К счастью, дядя всё время подталкивал меня вперёд. Сам он моего восторга не разделял, ибо некогда повидал достопримечательности прежнего, исчезнувшего Теночтитлана.
— Сейчас мы находимся в квартале Йакалолько, лучшей части города, где жил тот самый Микстли, мой друг и тёзка, который убедил меня доставить сюда Лунный камень. Тогда, явившись в город, я побывал у него в гостях. Помню, все дома — и его собственный, и другие, стоявшие вокруг, — были тогда гораздо более разнообразными и красивыми. Эти новые все похожи как две капли воды. — Скажи, друг, — и с этими словами он ухватил за руку прохожего, который, прикрепив на лоб повязку, нёс вязанку хвороста, — а что, этот квартал города по-прежнему называется Йакалолько?
— Аййа, — пробормотал в ответ незнакомец, бросив на Миксцина подозрительный взгляд. — Неужели ты не знаешь? Этот квартал теперь называется Сан-Себастьян Йакалолько.
— А что означает Сан-Себастьян? — спросил дядя.
Прохожий пожал плечами, на которых лежала вязанка хвороста.
— «Сан» означает «святой», так у испанцев называют подручного бога. Себастьян — это имя одного из таких святых, но чем этот божок ведает, мне не говорили.
Итак, мы двинулись дальше, и Миксцин продолжил своё повествование:
— Обратите внимание. Тут был широкий канал, всегда заполненный нескончаемым потоком огромных грузовых акали. Понять не могу, чего ради его засыпали, замостили и превратили в улицу. А вот — аййо! — там, перед вами, сестра, племянник, — он сделал обеими руками широкий выразительный жест, — там, в окружении извилистой, ярко разукрашенной Змеиной стены, находилась огромная, вымощенная сияющим мрамором площадь — Истинное Сердце Сего Мира. На ней, вон там, высился великолепный дворец Мотекусомы. Вот здесь находился двор для церемониальных игр в мяч тлачтли, а там — камень Тисока, где воины сходились в смертельных поединках. Ну а здесь, — тут дядюшка осёкся и ухватил за руку очередного прохожего, нёсшего корзину с известковым раствором, — друг, скажи мне, что это за гигантское и несуразное сооружение достраивают в той стороне?
— Это? Ты не знаешь? Да это же главный храм христианских священников. Я имею в виду — собор. Кафедральный собор Святого Франциска — вот как называется эта их церковь.
— Ясно, ещё один святой, — буркнул Миксцин. — И какими силами или стихиями ведает этот мелкий бог?
— Насколько мне известно, — опасливо ответил незнакомец, — это личный божок епископа Сумарраги, главного среди всех христианских священников. — И с этими словами он торопливо ушёл.
— Ййа, аййя, — посетовал Миксцин. — Нинотлакуикуи ин тео Франциско. В зубах ковырять, вот на что годен этот божок Франциско. И храму его далеко до того, что стояло здесь прежде. Ибо, сестра, племянник, на том самом месте высилось самое величественное и устрашающее сооружение, когда-либо воздвигнутое в пределах Сего Мира. То была Великая Пирамида, массивная, но изящная и настолько устремлённая в небо, что, дабы достичь её вершины, надлежало преодолеть сто пятьдесят шесть мраморных ступеней. Там же, наверху, взошедшего ожидало новое потрясение — о, в какое восхищение всех приводили ярко раскрашенные, величественные храмы великих богов Тлалока и Уицилопочтли. Аййо, в те времена у этого города были боги, достойные почитания! И...
Неожиданно речь дядюшки оборвалась, ибо нас понесло вперёд. Стоять так, как стояли мы трое, было всё равно что повернуться спиной к волнующемуся морю, не удосужившись сосчитать волны, почему мы и оказались в результате настигнуты седьмым валом. Попросту говоря, нас подхватила и понесла вперёд толпа людей, которых вооружённые испанские солдаты сгоняли на ту самую площадь, что мы с любопытством разглядывали. Нам удалось не потерять друг друга, в толпе же мы оказались в самых первых рядах. Поэтому, когда площадь уже была набита битком, а толчея прекратилась и всё успокоилось, перед нами открылись ничем не заслонённый помост, куда поднимались священники, и металлический столб, к которому подвели и привязали осуждённого человека. Вспоминая это, я могу сказать, что как зрителям нам достались даже лучшие места, чем можно было пожелать. Ибо то, как он горел, до сих пор стоит у меня перед глазами.