— Почему это? — выдохнули все разом.
— Древняя традиция и неписаный закон.
— Объясни же! — нетерпеливая Рамичи дернула ее за руку.
— Песня — это душа: любовь и страдание, радость и печаль, воодушевление и растерянность — все, что трогает любое сердце. Волны этих эмоций наполняют собой всю вселенную. Они — везде. Они — для всех, принадлежат всем. Всем, кто их переживает. Слова можно брать… — она запнулась на мгновение, попытавшись пояснить мысль обнимающим пространство жестом, и закончила: —…из воздуха!
Климий вдруг хлопнул себя по лбу, а заодно пихнул кулаком в плечо брата:
— Конечно же! Вспомни — этот закон есть и у альвов: песни не имеют автора. Или, точнее, автор — мир вокруг и духи творчества. А всего лучше — Единый Бог и любовь.
— У альвов? — Рамичи с округлившимися глазами чуть не на четвереньках подобралась к нему поближе. — Разве альвы — не вымершая раса?
Братья неожиданно расхохотались. Климий, еле переводя дух от смеха, выговорил:
— Типичное дремучее заблуждение! И кто только сеет такое?
Необидчивая Рамичи ждала пояснений, терпеливо переводя взгляд с одного брата на другого.
— Альвы — ушедшая, вернее, уходящая раса, а не вымершая.
— Куда уходящая? — последовал быстрый вопрос.
Климий вздохнул и переглянулся с братом:
— Как бы им объяснить? Ну, скажем так: знаете ли вы о существовании невидимых пространств, иных миров?
Рамичи и Таллури так неуверенно кивнули, что у Климия, похоже, пропала охота объяснять.
— В общем, — заключил он, — туда они и ушли. Почти все. Но многие альвийские роды еще остаются на нашем плане. Довольно с вас для начала, — он махнул рукой. Но вдруг спохватился: — Постой, я не разобрал, что это были за образы — «маленькое животное» и «пирамидка»? Ты передала их явственно, но я все же не понял смысла.
— «Маленький дикий зверек, служащий божеству», — объяснила Таллури, — так переводится мое имя с нашего древнего наречия. А «пирамидка» — это кристаллическая игрушка, которую мне подарил один незнакомый человек. Вот, — она сняла с шеи и протянула ему оплетенную в тонкую, но надежную сеточку из кожаных шнурков макушечку пирамидки, которую теперь всегда носила на груди, уложив оставшиеся части в надежный полотняный мешочек.
Все заинтересованно склонились над кристаллом на ладони Климия.
— Что это? — Рамичи убрала со лба золотистую челку, чтобы не мешала смотреть.
— Вот тебе доказательство, что альвы еще с нами. Кажется, это альвийская игрушка? — предположил Нэфетис.
— Именно, — подтвердил Климий. — Потрясающая вещь. И очень древняя! Покажи ее как-нибудь целиком, хорошо? — он вернул макушечку владелице и вдруг взглянул на нее по-особому: — Мне очень понравилось твое древнее имя. Оно словно составляет часть тебя. Сокровенную часть тебя.
— Тот человек, что подарил мне альвийский кристалл, — вспомнила Таллури, — назвал меня так, не зная ни меня, ни моего имени. Не зная даже о моем присутствии в убежище Энгиуса.
И она рассказала им эту часть своей истории.
— Можно я тоже буду тебя так называть? — спросил Климий. — Хотя бы иногда?
— Только в обмен! — тут же предложила Таллури. — Мне трудно бывает верно произнести ваши имена, там мало… — она подобрала слово, — …певучих звуков. Можно я сокращу — Лим и Нэф? Так ярче слышно.
— «Ярче слышно»! Здорово, я согласен! — откликнулся Нэфетис.
А Климий неожиданно протянул руку и утер ей нос, перепачканный ежевикой. И сразу, словно испугался своего братского порыва, вскочил и пошел к воде. За ним побежала искупаться Рамичи. Когда они отплыли достаточно далеко, Нэфетис перевернулся на живот и, глядя вслед брату и своей ведомой, негромко проговорил:
— Климий — замечательный и заботливый брат и верный друг. Может быть, он излишне сдержан, но у него глубокое и терпеливое сердце. Я знаю, он мечтает о жреческом служении. И быть другом и наставником юной девушки для него — сущее мучение. Это против всех его устремлений. Постарайся понять это и простить за минуты досады. Но не смущайся, наши наставники лучше знают, что нам нужно для работы над собой и в чем наше жизненное призвание. Мы им доверяем.
А еще есть наша собственная интуиция — мышление сердца. Вы подружитесь, я уверен. Вы даже чем-то похожи: задумчивые, серьезные.
— Как похожи вы с Рамичи: такие жизнерадостные, открытые, веселые! — улыбнулась Таллури.
— Да… Наверное, — отчего-то смутился Нэфетис.
— Почему ты не говоришь при ней, что ты ее ведущий?
Нэфетис смутился еще больше:
— Вдруг ей не понравится?
— Только что ты со значением и даже пафосом рассуждал, что наставники знают лучше вас и их советы весьма ценны. Так?
— Так. А все-таки… Вдруг ей самой это не понравится?! Это будет значить, что она… что мне… — он запнулся и поторопился добавить: — Солнце клонится к западу. Я позову их. Климий! Рамичи! Пора!
— Какая вышла странная и удивительная встреча! — восклицала Рамичи, расчесывая перед сном свои кудри.
Гребень двигался по волосам стремительно и бестолково — Рамичи беспорядочно перекладывала его то в правую, то в левую руку и думала о чем-то, явно не связанном с ее вечерним туалетом. На гребне оседало все больше золотистого «пуха».
— Я опасаюсь за твою гриву, — заметила Таллури.
— Да?.. — Рамичи не обратила на замечание никакого внимания, мечтательно щурясь, и произнесла самой себе: — Завтра еще пойдем.
— К Университету?
— А? — очнулась подружка. — Я имею в виду — на дружескую прогулку.
— Так каждый день можно? — перегруженная впечатлениями Таллури уж и не знала, вместит ли еще.
— Нет, каждый день нельзя, — вздохнула Рамичи. — Во— первых, учеба, — она загнула палец, — во-вторых, время для подготовки, размышлений и медитаций, — она загнула второй палец, а за ним — третий: — А еще есть государственные и религиозные праздники! А еще мы посещаем Храм и многое-многое другое. Ребята бывают заняты на полевых изысканиях и работах. Но завтра, — она со значением подняла указательный палец, — завтра они свободны!
— А послезавтра? — на всякий случай спросила Таллури.
— А вот послезавтра — нет! — новый вздох. — Послезавтра они отправляются на какие-то древнеисторические руины. Там у них научная работа, поиск чего-то, анализ почвы, что-то еще, я не все поняла, — Рамичи опять взмахнула черепашьим гребнем — золотистые локоны едва успевали свиться обратно в колечки между взмахами беспощадной руки.
За окном, сквозь густую листву дикого винограда, пробивались последние лучи закатного солнца. Таллури смотрела на игру пурпурных световых пятен на стене, на перетекающие по комнате мягкие тени, и картинки истекшего дня хаотично мелькали в ее сознании, непоследовательно сменяя друг друга.
Мелькание гребня подружки мешало Таллури воспроизвести и запечатлеть в памяти главное, что произошло за истекший день. Она прикрыла глаза. Перед мысленным взором встала ослепительная в своем величии пирамида Университета, весь в бело-розовых и кремовых лотосах канал, безупречной прямой линией рассекающий надвое парк, и сам парк, переходящий незаметно в лес, и озеро в лесу.
Затем она вдруг «увидела», как уходит, не оборачиваясь, Энгиус. Таллури попыталась «последовать» за ним мысленно. Но ей лишь открылись на мгновение чаща леса, горы и, словно приближенная подзорной трубой, пещера с очагом. Очаг был холоден: пещера пустовала. Таллури не имела права да и не смогла бы «найти» Энгиуса, как бы ей того ни хотелось. Чувство легкой грусти стеснило сердце.
Но вслед за пещерой опять вспомнилось прекрасное лесное озеро, где она сегодня училась плавать. И ощущения воды, обтекающей-обнимающей тело, мгновенно успокоили душу. «Плавать — это как бы летать!» — с удовольствием заключила она.
Воспоминания сплелись: Таллури «слышала» голоса лесных птиц и перешептывание листвы и ветра, плеск озерной воды, «видела» блики солнца, играющие на поднятой ветерком ряби. В глубине души звучали голоса обретенных сегодня друзей — Климия и Нэфетиса. И втекали, растворяясь в самой душе, запахи — сосновой смолы и хвои, разнотравья и свежести озерной воды, мокрого песка и чего-то еще, неуловимого… будто прозрачного…