Долго не могли заснуть. О чем только не говорили! О буддизме и любви с первого взгляда, о древнем Вавилоне и античастицах, о инках и трагически разбившемся в ля Бурже самолете, о найденном на Колыме мамонтенке. Нас было не унять. Мы говорили так серьезно и горячо, будто от нашего разговора могло что-то измениться в этом мире. Мы почему-то чувствовали себя причастными к большим и малым делам всех эпох и континентов. А за печью, в ворохе бумаги, безмятежно шуршали прусаки, и полная луна, повисшая у самого окна, залила комнату холодным, равнодушным светом.
Утром проснулись рано. Солнце уже взошло, но было еще невысоко.
— Нужно искать лодку, — сказал Виктор. — Сегодня воскресенье, и многие поедут на рыбалку.
Он пошел к знакомому рыбаку, а я решил посмотреть лодочный причал.
Утро было удивительным. Легкая изморозь, серебрясь в лучах солнца, лежала на траве и крышах домов. Воздух был так чист, что в груди покалывало. Небо на удивление безоблачно и белесо. Тихо, так тихо, что чудится невероятное, будто слышишь, как лучи солнца касаются земли.
Я прошел через всю косу и остановился у самой воды. В тихой заводи будто дремали на якоре с десяток разноцветных «Крымов», «Казанок».
Метрах в пятидесяти от стоянки лодок на воде были видны золотистые поплавки сетки, а на берегу лежали длинные, метров по двенадцать, шесты, которыми заталкивают сети в воду. Казалось, что это удавы ползут к воде. Когда я проходил мимо кустов, то услышал старческий женский голос, обращенный ко мне.
— Еттик!
Я повернулся и увидел старуху, которая сидела у куста на корточках. Рядом с ней был лохматый старый пес. У него гноились глаза, он смотрел на меня как на знакомого.
— Здравствуй! — ответил я.
— Приезжий? — спросила старуха.
— Озеро решили посмотреть.
— У меня горе, приезжий. Такое горе! Дед мой умер. Он там, — хрипло сказала старуха и махнула рукой в сторону плоского холма, видневшегося за изгибом озера, где было поселковое кладбище. — Там он теперь лежит.
Уронив голову на грудь, старуха неожиданно заголосила. Я не знал, что делать, что говорить. Молчал, чувствуя, как гулко, до боли в висках, забилось сердце.
Старуха перестала плакать, глянула на меня влажными глазами и по-свойски предложила:
— Давай сетку проверим.
Я ничего не ответил.
Старуха поднялась и заковыляла к воде. Она была в старой выцветшей камлейке и в болотных резиновых сапогах. Низкорослая, кривоногая, она при ходьбе сильно покачивалась из стороны в сторону. Так ходят все чукотские женщины. Ходьба по кочкастой тундре выработала эту необычную походку.
Я помог старухе вытащить сеть, но в ней не было рыбы. Старуха не огорчилась, она просто сказала, что ей жаль, что она не смогла угостить меня свежей рыбой.
Я виновато и глупо ухмыльнулся. Потом старуха опять заплакала.
— Зачем я живу, зачем? — запричитала она. — Молодые были вместе, старые были вместе, а теперь я одна. Приезжий, приезжий!..
Я вспомнил о словах капитана и подумал о том, что и мужчины повинны в том, что на свете меньше становится женщин.
Мы пошли к домам, и старуха дорогой то плакала, то затихала. Черный пес равнодушно плелся следом.
Возле крайнего дома, где стояли вешала с рядами розовой сохнущей рыбы, старуха остановилась.
— Приезжий, я принесу вам вечером рыбы. Я хочу, чтобы вам хорошо было у нас.
Она говорила спокойно, но искренне. Почему те две женщины были недоверчивы к нам?
Я пошел к гостинице. Пес, проследовав за мной метров тридцать, остановился и лениво пошел назад, помахивая хвостам, всем своим видом давая понять, что он исполнил долг вежливости, проводил.
Ребята ждали, меня. Они стояли одетые на крыльце и говорили о чем-то с молодым плечистым парнем, который, как потом выяснилось, согласился везти нас на лодке своего брата.
— Ты чего такой, будто с поминок? — спросил Саша.
Я рассказал про старуху.
— Старик ее в прошлом году помер. Она ко всем так пристает, — пояснил спокойно парень.
Это «пристает» запало в меня, кажется, навсегда.
Потом мы пошли на причал. Юра (так звали нашего нового спутника) не торопясь установил в лодке бачки с бензином, усадил нас, завел моторы, и, высоко задрав нос, «Прогресс» стремительно полетел по зеркалу воды, оставляя после себя две белые косы. Два мотора, словно дорвавшись до работы, захлебывались от восторга.