- Ниночка, тут по твоим закладкам на жениха куча новостей насыпалась, будешь смотреть? – крикнул из трюма Пишта, стармех их плавучего табора. Толстый неунывающий мадьяр напоминал Нине Старого своей манерой постоянно ставить брагу в самых разных уголках здоровенной баржи, ставшей временным домом для трех десятков волонтеров.
- Попозже, дядь-Степа, спасибо, - ответила Нина и продолжила листать галерею своих старых рисунков, отмечая наиболее удачные образы, из которых можно было вытянуть какое-нибудь неожиданное решение.
Понимаешь, коза ты бестолковая, частенько повторял ей отец с неизменным занудством, художник обязан быть ремесленником. Нашла жест – копируй. Пять, десять, сто раз. Пока он не перестанет быть фактом творчества и вдохновения. И не станет просто стандартным движением, как нос почесать. Беда многих художников в том, что они очень поздно понимают необходимость такой физкультуры. И к своей зрелости успевают накопить слишком мало штампов. Так что они остаются всего лишь штампами, которые просто исчерпывают тот запас, что был заложен детскими и юношескими впечатлениями. А надо набирать моторику, интонацию, разные профили жестов, а не штампы. Другой уровень, чисто физиологически более глубокий. Обязательно работай с объемами, с мелкой пластикой – кажется, это всего лишь расширение словаря, инструментария, но это и тренировка для зрения: так посмотрел как человек, а так как кошка, а так как попугай, а так как дерево.
Нина и верила отцу, и признавала его правоту, но всегда считала, что к ней это впрямую не относится. Вообще – да, но вот прям чтобы так – не-а. А сейчас, приближаясь к тридцатилетию, она все чаще вспоминала его занудные монологи и понимала, что огромное количество почеркушек, набросков, странноватых фигурок и профилей, которые она бессистемно сбрасывала в свой комм, словно ограничивает ее воображение и не дает возможности сделать что-то принципиально новое.
Она надеялась, что новые впечатления, море и простая физическая работа позволят ей стереть эту пелену и как-то прорваться к следующим образам, как это не раз уже бывало, но этого не происходило. Пойти, что ли глянуть, чего там с Анджеем происходит, лениво подумала она и задремала.
Она проснулась мгновенно, словно перешла с одной ступеньки на другую, и почувствовала легкое жжение на правом плече. Там с плеча под ключицу сползала зеленоватая ветвистая змейка, перевитая своими собственными кольцами. Эту татушку набил ей отец полтора года назад, незадолго перед тем как бесследно растворился в сибирских просторах. Нет, она хорошо знала, что с ним ничего не случилось, потому что степень раздражения, с которым у нее регулярно интересовались – а не сообщал ли папа хоть что-нибудь о себе – только росла. А она с детства еще знала, что Доктор своей незаметной мышиной возней может наворотить такого, что доведет до белого каления кого угодно. Постепенно, кстати, интересоваться перестали, потому что в Сети начали появляться разнообразные манифесты Тантры, Доктора и еще каких-то стремных персонажей, из которых, в частности, было понятно, что Доктор не такой дурак и в ближайшее время никому о себе ничего сообщать не станет.
Так вот, татушка первые три месяца, конечно, зудела: отец предупреждал, что она должна «усесться и договориться с организмом», а потом затихла и не беспокоила. И вот проснулась.
Кажется, все-таки были какие-то предупреждения… нет, щелочью не заливать и не держать на открытом огне – это не то, тьфу, ты, черт, вот напрочь вылетело. Нина смутно помнила, что папа говорил про первичный бактериальный ансамбль, который потом перестроится, как только «наладит контакт». Нет, если бы в разгонке, которую они используют для активации анти-мусорной биокультуры было что-то вредное для татушки, она давно бы начала зудеть. Когда пару месяцев назад полупрозрачная змейка слегка позеленела, Нина чуть взволновалась, но быстро вспомнила, что отец предупреждал о «возможном поверхностном омеднении» и забила.
За всеми этими размышлениями она и не заметила как жжение прекратилось. Она встала и пошла к Пиште в трюм, почитать про Анджея. На одну секунду ей почудилось, что воздух наполнился тяжелым сладким запахом глицинии, как будто они плывут вдоль берегов Турции или Греции, а не болтаются посреди Индийского океана, но через мгновение это ощущение исчезло. И еще сильно зачесалось под правым глазом. Черт бы побрал все эти приметы.
Пролив Карпатос
Мика легко сошелся с Анджеем, он вообще легко сходился с людьми. А Ирри этот симпатичный рыжеусый поляк необъяснимым образом страшно раздражал. Вот сейчас они валялись с Микой на шканцах и болтали о какой-то такой глупости, что прямо горло перехватывало от злости. Но делать нечего – как заштилело час назад перед Родосом, так пока и не растянуло. А соляры кот наплакал, только на швартовку.
- Нет, дорогой, ты вот скажи мне, а как в этом шуме можно жить спокойно? Ведь твой строительно-ремонтный хэппенинг постоянно гудит, стрекочет, стучит и вообще, - Мика почесал лоб и надвинул соломенную шляпу обратно на нос.
- Я ж объяснял – много разных способов. Есть система гибких экранов с воздуховодами. Новые материалы, специальные профили, ахеренное звукопоглощение, плюс воздушная подушка. Вот такой толщины стенка, - он показал пальцами рост Дюймовочки, - а ты уже не услышишь колыбельную, даже Eine kleine Nachtmusik.
- А Led Zeppelin? – хохотнул Мика.
- Ну-у… с басами не так все просто, - признался Анджей.
- Ага-а! – заржал Мика в голос. - Heavy metal just forever!
- Постой-постой, это еще не все…
- А от радиации твои гибкие экраны помогают? – резкий голос Ирри прозвучал неожиданно и словно расколол небольшой уютный мир, в котором можно было просто валяться на старой яхте посреди пролива Карпатос и болтать ни о чем.
- Нет, - сухо сказал Сталецки, - ни от чего серьезного эти мои экраны и вообще мои проекты не помогают.
- Тогда что и зачем ты делаешь? – по-прежнему зло спросила Ирри.