- Ползи, ползи, улитка, - бормотал он под нос, - через час соловьи проснуться, а ты еще толком не офудзиямился. Ползи.
Он уверенно шел по еле заметной тропинке, которая вилась, огибая небольшие груды камней, заросших кустарником. Редкие зайцы, заслышав его шаги с глухим треском убирались прочь, проламываясь через подлесок, а Старый только хмыкал, сожалея, что в слабом свете месяца он не может разглядеть их бурые тушки: Доктор уверял, что из-за природной греческой ленности на ушастых тут никто не охотится, а лис так мало, что они не в счет, так что зайцы отъедаются до размеров доброго подсвинка и одного может хватить на обед для целой семьи. Доктор, разумеется, врал, но по обыкновению, во многом был прав, и Старому было любопытно.
Минут через сорок он уже стоял на небольшом расчищенном пятачке, метрах в тридцати от вершины. Аккуратную овальную проплешину окружало два кольца камней, которые Старый уже давно выложил тут. Он снял с плеч рюкзак и не мешкая принялся доставать из кустов и со склонов этого взгорочка еще камни: он сам же заранее заготовил их, так что искать не приходилось. Он укладывал их в третье, внутреннее кольцо, где-то почти вплотную друг к другу, а где-то и оставляя небольшие проходы.
- Кам-кам, камане ме! Я шаман, рожденный камлать, я сын шамана, и внук шамана, и правнук, и отец, и дед и вечный предок всех шаманов – я, шаман стоящий на этой земле, под этим небом, кам-кам, камане ме! – приговаривал он, посыпая каменные круги табаком из кисета, в котором лежала его маленькая резная трубочка, и сухой заваркой из бумажного кулька.
- Приходите ко мне, великие боги, земные и небесные, попьем вместе чаю, покурим вместе трубку, поговорим о хорошем, о правильном, о времени и мире, о прошлом и будущем, приходите ко мне, малые духи и великие духи, выпьем вместе водки, будем думать и петь!
Старый достал из кармашка выцветшей джинсовой куртки маленький ножик и, облизнув его, чиркнул по тыльной стороне ладони. Легкие темные капли крови падали вниз, а Старый, вытащив из рюкзака чекушку, сковырнул большим пальцем пробку и стал поливать камни, которым не доставалось капель его крови.
- Что, голубчики, что, мои дорогие, просыпаетесь? Поднимаетесь? Кушать подано! – он и сам отхлебнул из чекушки и закурил.
- Кам-кам, камайне менг, - опять затянул Старый, - кто поет в рощах на горе, кто шепчет в омутах под горой, кто кричит в небе над безднами – придите, послушайте, ответьте мне, спросите меня – я шаман, царь всех шаманов, правнук ваш, предок ваш, тут стою, здесь умираю. Харсо раз-зах! Верно видящий, правильно делящий, хорошо знающий!
Он вынул из рюкзака флягу с разгонкой, отхлебнул еще разок из чекушки, а потом из фляги, и стал обильно поливать и камни, и каменистую землю вокруг себя.
- Арра-га, ара-хга, арра-кайя-га! – закричал он вдруг. – Хус-сама, хус-сама, кам, каане-мен, хус-хус, варда-балайя-хга! Не молчите, не отвечайте, говорите как есть – кто идет через ночь? Кто летит над морем? Кто несет солнце на перьях, кто сверкает звездами в когтях – пойдем со мной, перейдем через гору, что нельзя видеть, перейдем через море, что нельзя перейти, зажжем огонь, что погас, вернемся домой. Где мы спим, где мы грезим, где умерли и где родились, где мы пляшем одни!
Он сложил небольшой костерок в самой середине каменных кругов и полив его и разгонкой, и водкой, запалил. Пламя вспыхнуло и сразу опало. Быстрые синие огоньки бегали по кедровым и можжевеловым веточкам, и словно раздумывали – гореть или так и уйти, растворяясь в серых клубах дыма.
- Идет-идет белая мгла, идет-идет белый огонь – встань, мгла над островом! Глянь на закат, на север, глянь на болота пустынные! Как глянешь – сгоришь, себя сожжешь, сама сожжешь, без помощника. Своим страхом, своим замыслом, ойга-айя-хга!
Костерок вдруг занялся яркими оранжевыми клочками и Старый довольно захохотал.
- Хей-йа! Хейя! – закричал он хрипловатым, гулким басом и подняв вверх руки, скрючил пальцы, словно когти у хищной птицы. – Хейя-га! Га! Га! Айя-хга!
И продолжая выдыхать-выкрикивать эти несвязные, бессмысленные звуки, он стал с силой бить в землю ногами, словно отбивая некий ритм. Постепенно движения его начали ускоряться, а удары сделались тише, но к ним вдруг присоединился дробный перестук камней, которые лежали вплотную друг к другу.
Старый затрясся словно в лихорадке и закричал каким-то тонким звенящим голосом что-то совсем уже невыразимое, пламя костерка взметнулось выше его головы и, осветив на миг безумное оскаленное лицо пожилого ученого, резко опало вниз и потухло, растекшись по каменным кругам сизой дымкой.
Старый, словно из него выдернули разом все кости, обмяк, скрутился в клубок и рухнул на землю прямо там, где стоял, рядом с дымящимся кострищем. Черно-синие тучи над морем вдруг загорелись ярко-малиновым светом, а вокруг звезд и месяца небо начало быстро голубеть.
Спустя какое-то время очнулись соловьи и прочие обитатели лесных склонов Холамонтоса. Старый, кряхтя, выпрямился, сел в лотос и ровно задышал, прикрыв глаза. Через несколько минут он шумно выдохнул и замер так на сотню ударов сердца. Потом наконец встряхнулся и медленно встал.
- Ох. Ох-хо-хох. Охо-хо-хо-хох. Старый я уже. Старый-старый. Полвека уже Старый, хм. А ты еще малютка, малыш, да… Ха-ха-ха! – расхохотался он во весь голос, - ха-ха-ха!
Его хохот, казалось, развеселил всех окрестных птиц, потому что они подхватили его и с полминуты весь Холамонтос весело свиристел, чирикал, ухал и курлыкал.
- Ай, Доктор, ай вещий дурак! Еб-бать мою княжескую черепушку, вот же щучий сын! Опять угадал, скотина!
Старый хлопнул себя по бокам и опять захохотал.
- Миллионы лет, ебанные миллионы лет! Ведь ты ни черта не понимаешь, малыш, не знаешь себя! Ты создал внешнее сознание, вынесенную рефлексию, а она обманула тебя и превратилась в тупых мещан, в унылых бюргеров, ети ихую маму! Ха-ха-ха! Ты же просто младенец, милый мой, миллионолетний младенец! И вот мы наконец… мы дали тебе зеркало, и тебе стало просто интересно.