Каким приблудным ветром занесло полудикого горца вместе с его разбойничьим отрядом - на другой край острова, в когда-то чинный, а теперь постылый и опустелый Эдинер? Отчего именно его люди взялись переворачивать брошенный Замок Ларго вверх дном? Кто вообще дал наводку? Задачка...
Его люди разбили палаточный лагерь посредине заповедника Цианор-Ри, на берегу озера, поросшего знаменитыми огненными тюльпанами. В Сибири нечто подобное называют "жарки", но то вроде как купава. Но какой смысл спорить о названии, когда сам цвет еще даже не в бутоне, одна прошлогодняя привядшая трава? А вокруг озера грязно, весело и построение далеко не как в римском военном лагере. Собственно, и озеро, и замок отстояли от бывшей столицы примерно на треть "конного ристания": верховому отряду не пришлось с налёту одолевать широкие проспекты вместе с извилистыми улочками. По словам Керма, в Дворце Собраний заседало "кой-какое всенародное правительство", а окрестности были заняты войсками красноплащников.
- А мы, Каэта, работаем по договору, - объяснил он с важностью. - Наймиты и кондотьеры. Жалованье нам платят исправно, присягать не заставляют, а слово и безо всяких клятв держим крепко.
Его живой трофей прежде всего накормили чем-то вроде мягкого забродившего творога - давать твёрдую пищу побоялись. Затем дочиста отмыли в лохани и разодрали спутанный долгий волос железными гребнями - ни кость, ни латунь, ни что иное такой войлок не брали, да парни и не мудрили особо. По ощущениям и то, и это, и - лишь отчасти - присутствие иного пола были не меньшей пыткой, чем ранее испытанное: Та-Циан во время процедуры извилисто выражалась по-чёрному, для "тюремной доходяги" это казалось подвигом изобретательства. Керм только посмеивался:
- Это хорошо, Кейти, что в тебе столько нетронутой мощи осталось. Дыхание чистое, без хрипотцы, от ран одни тени под кожей, ожоги на спине и то будто плёнкой затянуты.
- Я ведь по-настоящему Та-Циан зовусь, - поправляла она то и дело.
- Пускай Та-Циан, Каэтана ведь имя священное, жертвенное. И не корёжься особо, если не от одной боли. То, что в мужчине выступает, в жене прячется, оттого мы и должны всегда служить вам и вашей тайне. Привыкай.
Как это, мог бы спросить любой рутенец, не исключая её недавних домочадцев. Так ведь это сказано не о потаённых членах - об истинном мужестве, объясняла она невидимому оппоненту. Таким, как Та-Циан, да и Майя, не к лицу бахвалиться и выставлять его напоказ. А о служении: они обе - избранные, Керм же - язычник. Но и чуточку исламист, пожалуй.
Между прочим. Ожоги, сказал он? Но вроде бы к ней не прикладывали огня. Хотя мудрено было почувствовать во всех тонкостях, что с ней творили...
Та-Циан покачала головой, поплотнее укрыла своих мальчишек и ушла на кухню - готовить на скорую руку второй завтрак. Или обед. Или... как там его... ленч.
"Слабоват народец. Дать им, что ли, причаститься? Сами они явно побаиваются крепко подсесть на человека, - подумала женщина, вновь склоняясь над обширным ложем. - Дома практикуют чистую духовность - а кормиться улетают на сторону".
А вот платье на ней не годилось никуда: собственно, его и не было, пришлось грязную девичью тушку в войлочный ягмурлук заворачивать. Керм, который надзирал за действом, заметил:
- Стоило бы по пути сюда в какой ни на то склад завернуть или на брошенную квартиру. Рюшечек-оборочек у нас нет и заводить не собираемся.
При мысленном упоминании о нарядах её ведьмёныши встрепенулись. Выходит, учуяли? Отлично.
- Всё равно теперь обычные наряды не по мне, - тогда сказала я. - С такой чуткой кожей один исподний шёлк впору придётся.
А такое, чтоб вы знали, издавна кладётся под боевой доспех в полном сборе. В старину - под кольчугу и стёганый камзол с шоссами, позже, когда начался огнестрел, - под длинный кафтан из бычьей кожи и даже суконный китель. Стрелу и пулю бельё не остановит, но потом можно бывало и вынуть - если на излёте. Шёлк-сырец ведь тягучий... И грязи меньше, и вши не заводятся.
- Трико-сеточку под чёрный шмот, чтобы полиуретан не окрашивало, - тоненьким голоском добавил Дезире. - Или френч-резин.
- Чудо-юдо, какой тебе полиуретан, - фыркнул Рене. - Ты кем это себя вообразил?
- Да что такого?
Но Та-Циан именно к подобной обмолвке и стремилась.
Получается, ребята маскируются под кукол чаще, чем признаются. Буквально в образ вошли. Или так, дурью мучаются? С Дезире станется и не такое...
- Чтобы отсутствия шарниров не заметили - одеваетесь и глаза отводите. А что вы делаете, когда в витрине запирают или в сундуке с дорогими игрушками?
- Ну, высочиться или обратно просочиться - не проблема, - похвастался Дезире.
Не проблема, в самом деле. Вон как с неё самой узы спадали - будто с Гарри Гудини. Но шёлковое комби с головы до пят означало, помимо закрытости от посторонних глаз, намёк на мужскую одежду.
- Мальчики, вы читали такую вещь Красного Графа Толстого - "Гадюка"? - спросила внезапно. - Про кавалерист-девицу в сапожках с убитого гимназиста?
Они поняли. Улыбнулись практически одновременно.
- Так вот. Керм попытался сделать из меня нечто подобное: отыскал рубаху со стройного юнца, штаны на гайтане, куртку с куколем по самые брови - всё из тонкого домашнего фетра. Надвигалась весна, заворачиваться в овчины казалось делом напрасным. Для ног отыскались ногавки - вязаные из шерсти носки с кожаной подошвой. Совершенно, скажу я вам, замечательные! Верхняя часть без такого хитрого орнамента, как памирские или кубачинские джурабы, но зато связана из смеси овчины и верблюжатины, серая с рыжеватым. Понизу баранья шагрень - вся в таких пупырышках, чтобы нога не скользила на подтаявшем льду. И мокреть стряхивается с волосков этакими катышками.
Сказать, что я не радовалась несмотря ни на что, - значило соврать. Снова, как после оврага, - это была такая свобода без конца и без края! Вот, знаете, когда после заложенной груди мокрота отойдёт, ты её выхаркнешь первый раз, словно вместе с оболочкой бронхов - и больно, и жжёт, и как наждаком пилит внутри при каждом выдохе, а весело.
Вот только Керм мои восторги сильно поумерил:
- И куда ты думаешь вот так отсюда пошагать, такая весёлая? Вмиг и те, и эти подошвы сотрёшь. А на твою тощую лапку каблуков не запасено. На конь в бабушкиных валенках на садятся, в стремя без опоры не встают - нога внутрь провалится, щиколотку сломаешь. Это ещё самое малое лихо.
- На коня? - переспросила я. - А какой конь?
Мой пестун расхохотался:
- Никак, берёшь житуху за горло? - Иногда он выражался будто нарочно по-мужицки, хотя был не совсем, скажем так, прост. И даже, как оказалось, совсем не.
- В деревне охлупкой каталась.
То есть без седла и стремян, пальцы в гриву заплетая. С того и прозвали, кстати, Лаской.
- Так не пойдёт.
И добавил, посмеиваясь:
- Пошли громить провиантские склады.
То был намёк на некий смутный момент революции, боготворимой его нанимателями. А через его, так сказать, голову... Простите, мальчики, не совсем та идиома. Динан повлиял. С упоминанием о складах и повальной паупер-пролетарской попойке оказался сцеплен другой значимый инцидент: знаменитый пожар в полицай-правлении на Гороховой, когда сгорел весь уголовный архив. После чего революция взяла штурвал в свои мозолистые от стилоса руки и начала стирать обратным его концом написанное на воске, вырубая в стоячей волне новую, уже каменную скрижаль.
Подоплёка действий Керма была проста: контрактникам казённого обмундирования не полагалось. А полагалось жалованье, которое всё же не было одними бумажками с гербом. Ходили эти "дубовики" и "лаврики" нормально, хотя впору было мерить их пудами и морскими милями. Но продавали за них не совсем то, не то и совсем не то, что надо в первую очередь. Оттого Керм снял с меня мерку, слепил из мокрых газет подобие сапожной колодки и прямым ходом направился на армейский склад.
Что уж он там говорил кастеляну, как улещал и чем пригрозил в конце концов, но принёс он мне сапоги. Трофейные, из вторых рук - после расстрелянного мародёра. Уж кто, кого и сколько ради них убил, - история помалкивает.