- Наоборот - это про Буратино? - мигом откликнулся Дезире. Судя по тонко разыгранному наиву, он понял суть дела.
- Возможно, - сухо ответила Та-Циан. - Проблема в том, дорос ли твой собственный нос до соответствующих размеров. Что до моего спутника, то он воскрешал к жизни совсем иные литературные штампы: гибрид Затойчи и Слепой Ярости. Я имею в виду не притворство, но непостижимую искусность попадания в цель.
Несмотря на обоюдную деликатность, накал эротики временами достигал таких высот, что я спрашивала:
- Я умру от этого?
- Нет, к сожалению, - отвечал Идрис. - Разрушить тебя очень и очень непросто - если ты сама того не хочешь.
("Вот что ещё. Он (как и Валиулла) часто брал меня через отверстие, не связанное с деторождением. По некоей мало внятной причине оно у степняков считалось более чистым. Моим нынешним питомцам такое либо вообще не понять, либо давно уже догадались".)
Поток размышлений теперь не прерывался, что бы ни делали эти трое: почти неощутимо для себя ели, пили, выводили продукты распада, дышали свежим воздухом, погружались в дремоту. Вся эта рутина не стоила того, чтобы на ней фиксироваться.
- Раз вы так резво включились в повесть моего интима, - продолжила старшая, - прибавлю, что Идрис всё чаще завязывал глаза чёрным платком. То есть и мне, и себе. И не только на время ночного секса, когда, как известно, все кошки серы. Может статься, ему не нравилось, когда его или мои пальцы касались трепещущих глазных яблок?
Наш дневной путь вовсе не был пустынен, но жила одна дорога. Караванный тракт, что служил для одних торговых и деловых путешествий: семейные поселения и, соответственно, перекочёвки держались от него в стороне.
И вот настало время, когда на горизонте внезапно появилась Роза Мира. Никаких пригородов, разве что холмы стали зеленее и расцвели. А среди них - гигантский пышный венок, зубчатая корона и в их обрамлении - пучок хрустальных стрел или клыков. Сады, парки, возможно, и кладбища (последнее предположила я и отчасти ошиблась), ученические городки и небоскрёбы. Как многочисленные туристы не заметили режущей глаз инаковости всего этого великолепия - не знаю. Думаю, носили добровольные шоры или очки, с помощью которых человек обычно примиряет в корне чуждое и незнакомое со знакомым и уютным. Впрочем, на туристов нынче был, по-видимому, не сезон - слишком жарко. Как нам неоднократно сообщали они сами, водили их по улицам в своего рода "связке" и под чем-то вроде виртуальной сети. Художественная аналогия - процессии, что изобразил Александр Митта в своей "Сказке Странствий": имею в виду город под властью чумы. Только в данном случае поветрием считались чужаки.
Перед лицом нашей конечной цели мы разбили лагерь и переоделись в лучшее платье: не европейско-столичного стиля, напротив, такое, чтобы подчеркнуть, что мы народ нездешний, пришлый и уважать нас требуется именно в таком облике.
Замшевые и парчовые дэлы. Шапки, отороченные лисьим мехом. Сапоги из тончайшей кожи, с загнутыми кверху носами. Тяжёлые пояса с набором из бронзовых и серебряных блях. Оружие, на котором прямо-таки были вычеканены достижения предков - и, разумеется, их нынешнего потомка и наследника.
А вот зачем Идрис повязал по носу и подбородку широкий чёрный муар, в тонкостях не знаю до сих пор. С той целью, с какой в Рутене носят тёмные или зеркальные очки - чтобы незнакомые люди понимали, с кем из крутых имеют дело? Да, наверное, так.
("И чтобы вы призадумались, мои славные".)
Кто-то из нас мельком поинтересовался о конкретной цели: вопрос был¸ судя по интонации нашего вождя, некорректный, но он соизволил объяснить. В одном из молодёжных городков у него усадьба. Мне это показалось диковатым: успела привыкнуть, что свой кров ты возишь на себе, словно улитка, а бросать где-то якорь на цепи - дело скверное, даже если цепь очень длинная и к тому же растягивается от твоего лая: метафорически, вспомнился такой анекдот о брехливой собаке.
Я, собственно, не исключаю, что Идрис преувеличил: тягой к оседлости и родным корням он, похоже, не страдал, дом мог снимать или использовать не по прямому назначению, но в качестве своего рода пиратской сокровищницы. А вот найти благовидный предлог, чтобы провезти нас через всю столицу, - это он вполне был в состоянии.
Ибо наш кортеж изобразил из себя иголку, которая прошивает полотно насквозь. Мы въехали с одного края и остановились близ другого - степная столица оказалась не так уж велика и не нуждалась в более продвинутом транспорте, чем велорикша или растабайк на солнечной батарее с накопителем. Большая часть жителей вообще передвигалась рысью или пешком, ведя под уздцы коня с мешочком, подвязанным под самое репицу. Наилучшим удобрением для местных насаждений здесь не прокидывались.
Спустя некое время я снова поразилась: публика на тротуарах была необычной. В основном стройные мужчины и женщины юных и средних лет, куда меньше важных подростков и осанистых стариков, а малых детей нет прямо-таки начисто. Конечно, подумала я, это визгливое, назойливое и до невозможности суетливое украшение улиц и площадей должно проходить первичную обкатку у себя в кочевьях, оттого становится здесь - гипотетически - вполне приемлемым и оттого незаметным. Но неужели у преподавателей и... м-м... студентов никого не рождается: они что - совсем безгрешны? Или сразу же отсылают потомство от себя куда подальше?
Помимо прочего, во всех коренных обитателях чувствовался некий трудноуловимый оттенок. Или нота, или аромат - не знаю: возможно, Идрис, благодаря своей слепоте, дал бы более точное определение.
Каждый из них по отдельности не был как-то особенно красив или изящен: в толпе динанцев или других землян легко бы затерялся - если, разумеется, учесть расовое разнообразие. Но вот все вместе они никак не представляли толпы. Какое бы использовать сравнение, мальчики, чтобы дать вам понять?
- Ожерелье работы хорошего ювелира по сравнению с горстью кое-как огранённых камней, - предложил Дезире.
- Тебе бы всё самоцветы, - поддел его Рене. - Сразу видать, что их любишь. А если так: цветы не на клумбе, а на лугу? В природе, которая не умеет, в отличие от человека, сочетать краски и формы безвкусно и безыскусно?
- Скажу коротко: каждый из них был настоящим, - кивнула Та-Циан. - Если разобрать на составные части людскую массу в том же автобусе, метро или маршрутке, то каждый второй окажется едва ли не монстром. В целом-то вполне терпимо: ну, мясистый загривок, ну, пивное брюхо, отсутствие любых телесных форм или рубленные топором черты лица... Татьяна в дневнике признаётся, что играла сама с собой в игру: определяла, кто из сидящих рядом выглядит приятнее и значительней остальных. Настолько, чтобы хотелось вылепить из него куклу. Победитель, как правило, не представлял собой ничего особо замечательного.
- А возраст? - уточнил Дезире. - Вы упомянули, что в Вард-ад-Дуньа не было старости.
- Дряхлости, - поправила Та-Циан. - Причём неряшливой. Из иных юнцов получаются изумительно красивые старики. Я лично бы не отказалась ни от характерных морщин, ни от седых, соль с перцем, волос. Так прорисовывается характер: если он, конечно, есть от природы.
Иначе говоря, все обитатели Вард-ад-Дуньа были похожи на гениев. В массе те признаки, которые объединяют этих сверхлюдей, растворяются, но вместе делается заметной новая порода.
- Или старая, - тихонько вернул Дезире, - об этом тоже было написано.
- Я так думаю, вы оба читали не в моих мыслях, а на более прозаической бумаге? - сказала Та-Циан. - Непосредственно в дневнике Татьяны?
Юнцы переглянулись. "Понимают, что согрешили, - отметила Та-Циан. - Хотя лишь символически и к удовольствию обеих сторон".
И продолжала:
- Мы ловили на себе взгляды: учтивые, спокойные, в меру любопытствующие. Даже наши халаты не вызывали такого уж интереса: большинство было наряжено именно так - всепогодно, почти бесполо и весьма изысканно. Шлейфы некоторых одежд текли по чистейшим плитам, которыми были выложены улицы, талия могла быть затянута в своего рода корсет, над которым топорщилось нечто пышное. Волосы самых необыкновенных цветов или, похоже, ничем, кроме хны и басмы, не подкрашенные, струились до самой талии. Глаза, не такие уж и большие и по преимуществу карие, иной раз вспыхивали, словно вечернее солнце из-за туч.