Нет, меня вид крови не заводит, тем более обильной. Вид смуглого, почти безволосого тела - да, бывало такое. И подобные багряной росе редкие капли. И стойкость: тот юнец не издал ни единого стона и даже, по-моему, дышать пытался неслышно, хотя тело от шеи до пят мигом покрылось розоватыми сочащимися рубцами. Хотя вот Идрис явно слышал и оценил всю гамму: свист, шелест расправляемых тканей и словно бы работу кузнечных мехов.
Мы с Барсом оба знали: спартанские мальчишки на алтаре Артемиды Орфии бравировали своим умением выносить боль и выхвалялись друг перед другом до того, что нередко гибли во время жертвенного сечения; но пардона отнюдь не просили. Лучшему воздавали почести наравне с победителями олимпийских игр, отмечали его деяние на особой табличке, прикреплённой к стене храма, и все его сотоварищи вместе с ним впервые в жизни получали настоящее оружие.
Наш терпеливец заслужил иную награду. Когда с ним покончили или, возможно, он сам подал еле заметный со стороны знак, ему было велено не сходить вниз. Вместо людей его окружили псы и стали лакать пролившуюся на помост алую жидкость, а потом - зализывать раны.
Хоть, по песне, кровь его досталась псам, поднялся юноша как ни в чём не бывало: стоило бы, правда, учесть отличную выучку. И выдержку.
Но самым главным для меня оказалось итоговое рассуждение Барса.
- Знаешь, Таригат, как звали ту богиню в Спарте? - спросил он. Нет, моих мыслей он не читал: напротив, те его слова породили мой сегодняшний комментарий. - Лохия. Богиня-покровительница родов. У Лунной Охотницы множество ликов и мириады имён по всему миру, в давние времена люди умели ей угождать самой своей жизнью, потом понадобились жертвы и обряды, всё более теряющие смысл, а с наступлением христианства заглохло и последнее. Но даже в самых истовых странах пророка Хесу ба Йоше благородные рыцари, шествуя в процессии кающихся, окропляют потом и кровью не одну плеть, но и цвета своей дамы. Простые же горожане и крестьяне разыгрывают ритуал кувады, когда их жене приспевает время родить дитя, - как бы замещая её и принимая на себя боль и дурной глаз.
- Камрана что, выбрали или он сам вызвался? - спросила я.
- Сам, - проговорил Идрис с видимой неохотой. Однако я настаивала, чувствуя, что мой спутник прячет кое-что важное и к тому же сам не прочь раскрыться:
- Он получит награду? Я имею в виду, кроме громкой славы.
- Ты видишь - у нас рождается мало девочек, и все они, вырастая, делаются переборчивы.
("Да, видела и удивлялась: вместо ожидаемого по логике едино- или многомужия здесь процветало умеренное многожёнство. То есть прославленный мастер и многомудрый философ могли рассчитывать на спрос и, вдобавок, на то, что обе их спутницы жизни не поссорятся и не будут ревновать - потому что такие дела женщины заранее улаживают между собой. Что до бесхозных мужчин, они...")
- Теперь девушки смогут ожидать, что их плод от Камрана появится на свет без боли и иных опасностей, ибо жертва принесена, - пояснял тем временеи Ирбис.
Теперь я почувствовала в его интонациях горечь - недаром столько времени провела с человеком, наделённым сверхчувствительностью - и оттого спросила в лоб:
- Вы с Камраном были возлюбленными?
Он кивнул:
- Да. Как принято у холостяков. Но мне взять за себя истинную женщину - то была высокая честь. Удача, на пути которой он не пожелал стать ни в коей мере и оттого устранился.
- Ты же меня не брал с соблюдением всего фикха, - ответила я, стараясь не спугнуть Идриса холодностью интонации. - Что легко завязано, нетрудно и развязать. По обоюдному согласию, если тебе угодно. Первой я не начну.
- Я тоже, - он улыбнулся самым уголком рта.
- Тогда пусть идёт как и куда ему самому угодно. - Мой ответ был построен по всем классическим законам двусмысленности.
Маленькая драма. Но не я её начала, и к тому же надо учесть золотое правило узлов. Мою собственную натуру - тоже. Непривязанность к исконным корням знаменует известное равнодушие к смерти - а ведь смерть способна окончательно решить самый сложный вопрос.
Это испытание завершило первую неделю в Хрустальном Дворце - она показалась мне маленькой вечностью. Помните Мандельштама: "Большая вселенная в люльке у маленькой вечности спит"?
Вторая неделя принесла новые плоды. За короткое время я куда лучше поняла Сухую Степь, чем за предыдущие годы. Можно сказать, в моей голове связалось разрозненное, был добавлен штрих, завершающий рисунок или последний камень в мозаике.
Символом страны Эро мог бы стать тысячеликий оборотень. К каждой стране и каждому отряду человечества Степь поворачивалась той стороной, которую от неё ожидали.
Как меня и предупреждали динанские друзья, в соответствии с первоначальным идеалом ислама здесь был учреждён просвещённый каганат, своего рода имперская республика с двухпалатным (двухдиванным) парламентом: духовные лица, к которым помимо своего рода суфиев, причислялись интеллектуалы, и водители племён, чьё влияние исчислялось головами. Однако Великий Каган практически не участвовал в управлении: из трёх ипостасей (царь-жрец и священная жертва, как на Крите - первый среди равных, как в европейском средневековье, - абсолютный монарх Нового времени) он воплощал первую. И уж точно не был чиновником и делопроизводителем.
В этой картине видела отражение того, как самозваный царь природы, то бишь человек как он есть, относится к ней самой. Те же три роли: архаический царь-жрец, средневековый владыка и воин, "Государство - это я".
Так сложилось изначально, только вот в последние десятилетия Эро стало закрываться от чужих глаз: фактически отрезало эмиграцию и сократило иммиграцию до десятка-другого экскурсионных групп, находящихся под учтивым надзором. Делалось это во имя диких по внешнему виду генетических экспериментов. Но их поддерживала сама природа, выбирая возможные пути: оттого они почти всегда увенчивались успехом.
О результатах дерзаний мне приходилось догадываться из намёков: говорить прямо - не в духе здешнего извилистого любомудрия. Напрягая собственный ум, поймёшь куда больше и примешь легче. Но что это было связано с женщинами, несущими иной, наполовину стёртый генетический код (клянусь, Раима была именно такой, но зародившейся во мне спонтанно), и с усилиями по возрождению, - то было бесспорным, будто нос на лице.
В придачу кое-что несколько более сложное и мало определимое было связано с мужчинами.
Вот в чём была главная опасность, которая грозила людям Дженова склада на родине их матерей, думала я. Не магия, не конкретная и грубая власть, что требовала от них яркого противостояния, но особенные биотехнологии. Здесь диктовали законы и управляли закономерностями изнутри самой природы: ни Джен, ни простые выходцы из Степи, ни даже я сама с моей наполовину воинской выучкой не были приспособлены к такому.
Постепенно я созревала для грядущего суда, но он, в конечном счёте, оказался не тем, не таким и даже не над теми.
XVIII. ИГРА ПЕРСТНЕЙ И ПРЕСТОЛОВ
По всей видимости, она всё менее живёт здесь, в Рутении (так продолжала Та-Циан беседовать с самою собой), всё более переносясь на родину моей души. Сухая Степь и Сад Цветущих Камней, её столица, сделали Та-Циан такой, как она есть сейчас, а к добру или худу - нет смысла давать моральную оценку.
"Любые моральные категории - правила игры внутри стаи, что бывает с отчётливостью видно, когда человек действует во вред другим стаям, но во имя процветания своей собственной. Стайный, стадный инстинкт - человечество превыше всего, интересы отчизны надо ставить раньше интересов других земель, моя семья - моя крепость, и кто будет защищать моё, если не я сам? Министадо, максистадо - один бес. Нежный материнский инстинкт, суровая и требовательная отцовская привязанность, любовь к родным ларам и пенатам, выспренний патриотизм, избирательная набожность - это всё от страха смерти, какими бы выспренними словами ни прикрывалось. Звериное - если хочешь одним эпитетом выразить негативную эмоцию. Но не от зверя. Зверь (вопреки мнению человека о нём) знает, что для него нет отдельного бессмертия, и принимает это", - слова Татьяны.