— Я не сумасшедший, Юрка, — с вызовом заявил старик и крутанул левый ус так, что он встал дыбом.
— Ну так кто спорит-то? — подбодрил с крыльца Юрий Григорич.
— Короче говоря, так, — резанул ладонью Иваныч. — Иду, а она там, за забором, со стороны кладбища стоит…
— В четыре часа ночи?
— Ну! Я поначалу к ней: кто, зачем? А как разглядел — бегом обратно.
— Что она там делала-то, в такой час на кладбище?
— Сказать по совести, ей там самое место.
— Да?
— Да. Это бабка была твоя, Юрий Григорич. Ульяна. Которую мы там и похоронили.
Замолчали глубоко, надолго. Шумел дождик. Табачный дым клубился вокруг лампочки, и бился в дыму одинокий крупный комар. Старик зябко передернул плечами, повернулся и решительно…
Глава 2
…потому что другого объяснения нет! — хлопнул по столу капитан Сапегин, и часы на запястье весело блеснули.
Было это поздним вечером. Гудящий свет люминесцентных ламп давил на глаза, бликовал на протертом до дыр линолеуме в кабинете участкового уполномоченного. Висел над столом портрет президента Ельцина, и капитан Федоров нет-нет, да и косился на него: вовремя не сменил, теперь уже поздно — Сапегин заметил и даже замечание сделал. Хмурился участковый, выслушивая версию следователя: логично выходило у него, складно. Сапегин сидел за столом, а хозяин кабинета расхаживал перед ним из стороны в сторону: от шкафа с папками и книгами до журнального столика с электрочайником и чашками.
— Но даже если и так, то почему все четверо ра-зом задохнулись? — нападал Федоров.
Участковый был толст и низок, с мясистым загривком, практически без шеи. Густые волосы коротко стрижены. Пухлые губы и нос картошкой делали его похожим на Карлсона из советского мультфильма — он сам это прекрасно осознавал, поэтому к закономерно приставшей кличке относился с пониманием. Хотя теперь, когда давно перевалило за сорок, Карлсон из участкового получался весьма потрепанный жизнью.
— Володя, они печь топили? — Сапегин нисколько не горячился, осознавая свою правоту.
Капитан Сапегин внешне был полной противоположностью Федорова: худой, высокий, лысый. И поэтому спор двух этих людей со стороны выглядел весьма естественно, даже закономерно: чего еще ждать от противоположностей? Участковый долго подбирал ему соответствующий персонаж из кино — казалось, что Сапегин отчетливо похож на кого-то, но сравнение постоянно ускользало… И вот сегодня утром внезапно осенило: да просто вылитый Кальтенбруннер из «Семнадцати мгновений весны», только с бритым черепом.
— Топили! — согласился участковый. — Но в одном из двух помещений. Дверь между ними закрыта была.
— Отравление угарным газом подтверждено?
— Предварительно.
— Все. Что тебе еще надо?
— Икону мне надо.
— У сторожа она. У Томина.
— Гениально! У него ключи от церкви и без того были. Он эту икону мог украсть сто раз.
— Узнал от приехавших специалистов истинную цену — вот крыша и поехала от жадности.
— Знаешь, сколько ему лет?
— Ну правильно, решил перед смертью гульнуть на полную. Или в наследство передать.
— Нет у него никого.
— Не все так просто, товарищ капитан. Ты ведь знаешь, что он на старости лет пытался усыновить ребенка из вашего местного детдома?
— Ну, знаю, — недовольно скривился Федоров.
— Комиссия ему отказала?
— Да не было никакой комиссии. Сказали: не суйся — и все дела.
— А что так? — ехидно сощурился Сапегин.
— Да вот так вот…
Федоров отошел к окну. Стекло четко, во всех подробностях отражало обстановку кабинета, а улицу, наоборот, размывало, корежило в потеках дождя. Смутные образы: деревья, фонари, низкие тучи, похожие на грязное стеганое одеяло — как на картинах импрессионистов. Поздно уже, совсем ночь. Стоянка перед сельсоветом вся в лужах, и одинокая «девятка» следователя Прокуратуры Сапегина у бордюра. Упрямая осень в этом году, ранняя, тягучая, как затяжная болезнь. Раскисла от непогоды земля, даже в редкие солнечные дни не просыхает. И к утру опять поднимется липкий туман. За спиной Федорова торопились-тикали старые часы в массивном деревянном корпусе. Их отражение суетливо поблескивало качающимся маятником. Нашел на свалке, починил, повесил в кабинете: раз в полчаса тоскливо бьют, отсчитывая время жизни. Не переубедить Сапегина, будет мурыжить Томина до упора, пока не надоест. А Иваныч… характер у него сложный, мягко выражаясь — чего-нибудь учудит в отместку. А деревня без Иваныча будет совсем уже не та…
— Томин этот вообще-то, как я понял, тип еще тот, — будто подслушал мысли коллеги Сапегин.