— …так что ничем помочь не могу, сами понимаете, — покачал головой директор.
— Да понимаю, конечно, — вздохнул капитан Сапегин. — Но все-таки, если не против, я бы поговорил с охраной.
Сапегин пришел в детский дом один, Федоров отказался, взял на себя разговор с деревенскими. Капитан тогда посмеялся над коллегой, а теперь понимал, что участковый, оказывается, оказался хитрее. Сидел напротив него директор, Николай Васильевич Шубин. Типаж — престарелый профессор-чудак из советского фильма. Щуплый, лысый, румяный и, судя по ряду признаков, не совсем физически здоровый. Нервничал, защищая детей. При разговоре наклонял голову, словно прицеливался боднуть собеседника, — и тогда очки в массивной коричневой оправе угрожающе свешивались с тонкого хрящеватого носа: вот-вот упадут. Директор постоянно поправлял их резким, точным ударом пальца по дужке. И ведь, что главное, вопросы задавал острые, прямые.
— Вы что, правда подозреваете кого-то из моих ребят? — Морщинистые щеки тряслись от возмущения.
— Господи, да никого я не подозреваю! — Сапегин не выдержал взгляда, отвернулся. — У меня нет фактов, понимаете? Работа такая: ходить и задавать вопросы. Покажите мне преступника — я его арестую. Без вопросов. А если нет такого — тут уж приходится вынюхивать. Вот вы бы на моем месте что делали?
Шубин на секунду задумался, придвинулся к столу. Машинально выровнял большую чернильницу на мраморной подставке.
— Я бы? Ну, знаете… наверное, нужно дать описание иконы во все антикварные салоны?
— Точно, — согласился Сапегин.
Директор наклонил голову и ткнул блестящей лысиной в направлении капитана:
— Предупредить таможню, чтобы не вывезли за рубеж!
Лысина у директора была гладкая, весело поблескивающая, как новогодняя игрушка.
— Правильно, — согласился Сапегин. — Вам бы к нам, с таким знанием матчасти.
За спиной директора, на стене, висели крупные фотографии в рамках. Судя по подписям, выпускники детдома. Фотографии советского периода, это было видно по каким-то неуловимым чертам: то ли стилистика, то ли одежда, а может быть, и даже скорее всего, сами выражения лиц: и мужских, и женских. Чем-то они отличаются от современных. Сапегин поймал себя на том, что всерьез пытается это понять. И вроде бы понял: сейчас люди на фото смотрят перед собой, а раньше все будто бы разглядывали что-то вдали.
— У вас наверняка есть картотека преступников, специализирующихся на подобных кражах, — отвлек его от мыслей директор.
— И убийствах, — саркастически добавил Сапегин.
— Ну да, — Шубин немного смутился, — да, конечно. Но все-таки цель-то, несомненно, икона.
— Не знал о ней никто, кроме местных, — напомнил капитан.
— Надо с местными и разговаривать!
Директор боднул воздух и впечатал в стол сморщенный изогнутый палец. И этим же пальцем стукнул по очкам, снова съехавшим к самому кончику носа.
— Вот мы и разговариваем. Вы местный. И дети у вас тут местные. В том числе и неблагополучные. Или нет? Мне известно, что шесть ваших воспитанников состоят на учете в милиции. А один выпускник два года назад сел за убийство.
Все-таки хороший директор у детдома, отметил про себя Сапегин, когда увидел, как, спрятав глаза, покраснел, вжался в кресло Шубин.
Маленький был кабинет, но очень светлый: широкое сводчатое окно почти во всю стену — угадывается в нем старорежимная породистость, нерациональный шик. Но краска на раме отстает пластами, кляксами проглядывает темно-коричневое дерево. И батарея внизу под стать раме: с черными сколами, потеками ржавчины на сочленениях. Шкаф, сейф да стол. На столе, между прочим, порядок: только чернильница да часы. А сам стол тоже, видимо, из дореволюционной эпохи: с резными элементами, массивный и очень дряхлый.
— Ну а что мы можем-то? — пробормотал наконец Шубин. — Пакость одна по телевизору. И в жизни мерзко стало. Повылазило откуда-то мрази. Мальчишек всегда тянуло в дурные компании.
— Вот, — согласился Сапегин, — в том числе и про плохие компании. Если не они, так их друзья могут быть причастны. Вы не будете отрицать, что ваши воспитанники знаются отнюдь не с профессорскими детьми?
— Да, к сожалению, — снова покивал директор. — Больной вопрос, знаете ли. В советское время их лихо брали в оборот. Комсомол, профсоюз, райком… У нас раньше собственная мастерская была. Готовили плотников, неплохих, кстати. И был интерес. А теперь ничего нет. Теперь только один интерес — деньги. А зарабатывать не хочется. Хочется как в кино: шел по улице, нашел чемодан с долларами, разбогател, улетел на Канары. Зачем работать, если где-то лежат пачки денег? Да и кем работать?