"Санька хотел бот спасти -- шесть рублей ему красная цена... -- подумал он. -- Одно дело -- молодежь... Для них этот промысел все равно что охота какая-нибудь. Торопятся, погибают из-за дурости: винтовку не поставит на предохранитель, а пуля в стволе... Лезут за зверем в самое пекло... Можно подумать, что им денег больше, чем кому, надо! Саньке и без бота было чем заняться на судне, и деньги одни и те же... Не хотел с жиром возиться -из-за глупости погиб, из-за мальчишества..."
Помощник разглядывал бумажку с дочкиными каракулями -- в такие бумажки жена заворачивала яички, которые пересылала ему на промысел. Дочка писала правильно, помощник не находил ошибок... "Хорошая девка растет!" -- подумал он. Настроение у него поднялось немного.
В столовой уже никого не осталось, кроме обслуживающего персонала. Заведующая стояла у кассы, скрестив на животе полные белые руки. Ее звали Жанной, она когда-то работала буфетчицей на "Житомире". Этот "Житомир" утонул дурацким образом: у него в трюме возникла сильная течь, капитан решил осушиться, а грунт там был неровный, судно переломилось... Теперь Жанна не ходила в море, переложила эту обязанность на мужа -- он работал штурманом на китобойной базе "Советская Россия". Помощник знал всю ее биографию.
-- А ну, подойди сюда! -- сказал он.
Жанна подошла, присела, улыбаясь, привычным движением смахнула со стопа крошки.
-- Чего тебе?
-- "Чего тебе"... Когда-то поласковей разговаривала...
-- Ох и давно это было! -- засмеялась она, налила себе, что оставалось, и выпила одним духом.
-- Не мешает тебе эта морская привычка? -- поинтересовался помощник.
-- Вроде не мешает... Иногда пьяная совсем, лица как в тумане, а деньги ясно вижу -- ни разу не спутала...
-- Как муж?
-- В плаванье он... Раньше мне его работа не мешала, -- призналась она, -- а теперь постарела, иногда такое накатит...
-- Еще есть совесть, слава богу...
-- Ты б уже молчал -- сам на троих был женатый...
-- Верно, на троих...
Помощник задумался. Он за свою жизнь знал немного женщин, а еще меньше запомнилось. Первая у него была вот эта, но какой про нее разговор? Наверное, первой была все-таки вторая, она и запомнилась. Работала на мебельной фабрике, а до того всю войну с детдомом переехала... Много она горюшка хватила в молодости, и потом не повезло. Заболела вдруг -- рак крови... Положили в 16-ю больницу, он ее принес оттуда на руках. Суставы у нее очень болели, не могла есть: он ей морковку потрет и кормит с ложечки, как ребенка. Потом отнесет в ванну, помоет -- потела она страшно. Глядит на него: "Ляг, поспи..." Он от нее шесть суток не отходил. Вечером проснулась, говорит: "Сашенька, плохой сон приснился..." А наутро умерла, двадцать девятого августа...
А теперь у него третья -- все дети от нее, домохозяйки. Уже, наверное, все приготовила к его приходу, сейчас прибежит...
Жена пришла через несколько минут.
"Зубы у нее, одно удовольствие!.." -- подумал помощник. Однажды она ему хотела пуговицу перешить на кожанке, ножниц под рукой не было, как хватанула зубами, так и вырвала пуговицу вместе с куском кожи...
-- Сидишь? -- спросила она, развязывая платок.
-- Сижу, Клава...
Она повертела пустую бутылку.
-- А я тебе водку взяла, баньку натопила.
-- Санька у нас погиб...
-- Знаю. Жинка его сейчас у нас: силком напоила ее, уложила спать... Пускай пока у нас живет...
-- Молодец ты у меня! -- он погладил ее по голове.
Официантки смотрели на них.
-- Ну, пошли, -- сказала она. -- Сколько той ночи осталось...
Он лежал на широкой кровати под собственным портретом в тяжелой раме -там он казался очень солидным, как обычно получаются на фотографиях люди маленького роста, и ему снилось, как он с детишками ловит чилимов на Амурском лимане. Он и во сне знал, что завтра уходит в море, что рыбалки не получится, но не мешал себе: день был такой радостный, чилимы так хорошо ловились, ребятишки весело кричали -- грех было думать о чем-нибудь другом...
ОСЕНЬ НА ШАНТАРСКИХ ОСТРОВАХ
1
В кают-компании играли в карты. За столом сидели трое, но вел игру один, Сергей Кауфман, моторист, -- все взятки были его. Это был детина с курчавой рыжей бородой, с лицом тяжелым и пористым, словно из вулканического туфа. Напротив Сергея сидел матрос Виктор Кадде -- венгр по национальности, тщедушный старичок с длинными пушистыми усами, которые казались на его худом лице неживыми. А третьим был буфетчик.
Буфетчик проигрывал прямо катастрофически, и, едва они успели доиграть кон, как он принялся тасовать колоду, -- ему не терпелось отыграться.
-- Не трогай карты, -- сказал ему Сергей. -- Виктор, тебе сдавать...
Старик уже ничего не слышал. Он спал, положив на клеенку стола плешивую голову, и, закрученные трубочкой, кончики его усов шевелились...
Сегодня утром они пришли из Аян -- есть такой поселок на северо-западном побережье Охотского моря, -- где отстаивались во время шторма. В Аяне несколько моряков получили из дому известие, что у них родились дети, и на судне по этому поводу устроили праздник. На спиртное обменяли все артельные припасы: консервы, банки с томатами и тушенкой, даже мешки с бобами, о существовании которых никто до этого не догадывался. На камбузе сегодня ничего не варили, кроме чая, и на команду напал сон с голодухи и похмелья, и вся надежда оставалась на охоту: на островах были медведи, бараны, дикие козы и много разной птицы и рыбы. Но капитан не пускал боты на берег: с моря гнало в бухту сильную зыбь, шхуна штормовала с зарифленным кливером (остальных парусов не было, они сгорели во время просушки -- искра попала из трубы), капитан не мог найти подходящего места для стоянки, он опасался оборвать якорь-цепь. И даже не в этом была настоящая причина: ожидали, что тюлень, укачанный штормом, полезет на берег и начнется работа -- время промысла подходило к концу, а трюм был почти пустой, из управления летели грозные радиограммы...
Виктор Кадде был на вахте, буфетчик кипятил чай, а Кауфман пришел сюда с тоски. Он даже не мог понять, что это такое: тоска или болезнь какая... Вдруг нашло что-то, без всякой причины, сдавило горло и не проходят -- хоть бейся головой о стенку...
-- Ну что? -- сказал он буфетчику. -- Гуляша бы сейчас с вермишелью...
-- Слышь, Кофман: попроси капитана, чтоб меня взял на бот...
-- Достанешь еду?
-- Есть банка тушенки...
"Воробей, воробей, серенькая спинка, ты куда, воробей, дел мои картинки..." -- вспомнились Кауфману слова детской песенки, которую он услышал утром по радио. Слова эти прямо выворачивали душу... "Что я тебе сделал? -- спрашивал Сергей неизвестно у кого. -- Чем я перед тобой провинился? Зачем я живу, заработал кучу денег, зачем моя жена ждет ребенка? Почему мне плохо, а ему нет?"
Кауфман внимательно посмотрел на буфетчика.
Буфетчик был на вид пацан, хотя ему уже перевалило за тридцать -красивое бессмысленное лицо, папироска во рту, на шее фасонисто повязан шелковый платок, а рубашка грязная, прямо лоснится, и лысеет он как-то по-дурацки -- с затылка... На буфетчика уже был подготовлен приказ об отчислении, его увольняли по сорок седьмой статье. Он принес капитану обед, а тому не понравилось обслуживание: в компоте барахтался таракан, а по гарниру был рассыпан пепел от папироски, а сам "бычок" лежал на тарелке -буфетчик по рассеянности уронил его... Это был нахал из нахалов, но еще неприятнее было видеть, как он опустился. Даже трудно было поверить: кажется, совсем недавно пришел сюда из пароходства -- веселый, опрятный малый, любо было поглядеть на него... А случилось с ним вот что: на пароходах была дисциплина, города открывались через несколько суток, а там были кинотеатры, девушки, а здесь была тяжелая работа, кровь и вонь, все пеклись о плане, о заработке, все с утра до ночи были на промысле, а буфетчик оставался на судне и никому до него не было дела...
"Это хорошо, что его выгонят, -- подумал Кауфман. -- В этом будет его спасение: пойдет на какое-нибудь судно, и все изменится у него... "Воробей, воробей"... При чем тут воробей? При чем тут воробей, если есть буфетчик..."