- Вы молоды, вам не понять... перемена жизни. Лишние переживания... Не стоит волновать. Не советую.
- Что-то тут не так, - вызывающе громко сказала Ульяна Оленина.
Марье Петровне казалось, в этой девчонке жило какое-то бунтарство. Темно-серые продолговатые глаза, черные летящие брови, твердая линия алого рта - все в ее внешности было броско, обращало внимание. Эта девчонка нарочно делает все наперекор общепринятому. Даже ее две толстые косы, завивающиеся локонами почти у пояса, казались Марье Петровне наперекор. Другие девочки носят волосы распущенными по спине и плечам, как нынче принято, а у этой косы, дивитесь. Она перекинула одну на грудь и накручивала локон на палец.
- Мы хотим разобраться, и если там неладно...
- Ульяна Оленина, - перебила Марья Петровна, - помни, кто твой отец, не забывай о его положении.
Отец Ульяны Олениной, фрезеровщик на самом крупном в городе электромеханическом заводе, депутат Верховного Совета РСФСР, если бывал недоволен чем-то в поведении дочери, говорил:
- Помни, чье имя носишь.
...Когда ожидали первого ребенка, отец мечтал о сыне. Заранее и имя было облюбовано сыну - Олег, в честь Олега Кошевого. Отец любил еще не родившегося сына, гордился им. Для него перечитывал, почти назубок знал "Молодую гвардию", самую необыкновенную из прочитанных книг, от которой сердце гудело набатом.
Он так твердо уверился в рождении сына, что, когда на свет явилась красненькая, сморщенная, писклявая девчонка, ужасно расстроился, несколько дней и глядеть на дочь не хотел.
Потом они с матерью долго решали, как ее назвать: Любкой или Ульяной. Любок, правда не Шевцовых, в городе было порядочно, Ульян не встречалось. Будет одна. И стала в доме расти дочь Ульяна.
Иные соседки во дворе удивлялись: выкопали имечко. А отец в подходящих случаях ей говорил:
- Помни, чье имя носишь. Тебе зазря его дали?
- Не зря, - поправляла мать (она была библиотекаршей и постоянно поправляла отца). - Не зря. И вообще, Ульяна, брось бузотерить.
- Бузотерить, это что? Бороться за справедливость - бузотерить, по-твоему?
Мать Ульяны, человек, может быть, лишку осторожный, более всего опасалась критической болтовни, на которую современные ребята так падки. Фрондеры! Наболтают по глупости лишнего, а виноваты отцы. Им, деткам, что! Они несовершеннолетние, их недовоспитали, за них семья да школа в ответе. Чепуха! И не детки уже, до паспорта недалеко, соображать давным-давно научиться пора бы.
Такие истины осторожная Ульянина мать частенько ей проповедовала, на что Ульяна обычно насмешливой скороговоркой отвечала:
- Мамочка, учусь, учусь соображать!
Отец не донимал ее наставлениями. Он вел разговоры всерьез.
- О справедливости спрашиваешь? Скажу. Твое имя Ульяна. Примеривайся, как поступила бы о н а в наши мирные дни.
- В наши мирные дни сложных ситуаций не бывает?
- Случаются.
- Тогда как?
- А голова и сердце зачем у тебя?
Таким был отец. Ульяна не знала, какой он на работе, с посторонними людьми, рабочими и начальством. Дома он был молодцом. Маму Ульяна тоже любила, но ее осторожность и благоразумные речи вызывали в ней желание сопротивляться и спорить. Если бы не отец, спорам не было бы конца. Отец в некоторых отношениях был строг, даже суров, слово его было законом:
- Матери не прекословить.
Ульяна старалась не прекословить.
- Значит, папа, будем действовать, как стала бы о н а. А ты даже не спросишь, в чем дело.
- Захочешь, сама скажешь.
- Скажу. Только после. Когда разберемся.
Итак, после уроков, забежав на полчаса домой пообедать, ученики девятого "А" (больше девочки) отправились к Ольге Денисовне. Возглавлять депутацию должна была староста класса Мила Голубкина, но в последний момент отказалась.
- Если бы официально, по решению комитета или учкома, а так, от себя... Я староста все-таки...
Ульяна махнула рукой:
- Иди, зубрила, зубри.
- И уйду, если меня оскорбляют.
И ушла. Зашагала, неся в правой руке туго набитый портфель, размахивая левой, как солдат, что говорило о твердом и энергичном характере старосты класса.
- Я не с ней. Сам по себе. - И Пряничкин тоже ушел.
- Примерная и отрицатель сомкнулись. Единый фронт! - крикнула Ульяна вдогонку.
- У тебя жутко выразительные глаза, когда сердишься. Чаще сердись, сказал Женька.
- Испытанный остряк девятого "А", хоть бы раз сочинил остроумное, отрезала Ульяна.
Она разбушевалась сегодня. Или нервничала перед встречей с Ольгой Денисовной.
- Ребята! Девочки! Не хныкать. Не жалеть.
Хныкать и жалеть не пришлось, они не застали Ольгу Денисовну дома.
Дверь отворила соседка с компрессом на раздутой щеке, и - вот чудеса-то! - девочки узнали продавщицу галантерейного отдела универмага Нину Трифоновну.
- Здрасте! Здрасте! - затрещали девочки. - Оказывается, и вы тут живете.
Они с любопытством разглядывали заставленную шкафами темную прихожую коммунальной квартиры, высокие двери и лепку на закопченном потолке старинного дома.
- Нина Трифоновна, а капроновые чулки в сетку к вам скоро поступят? осмелела одна.
- А импортные сумочки? - подхватила другая.
- А...
- Ну и нахалки! В дом к больному врываются, цельную ночь от флюса глаз не сомкнула, а они про чулки, не терпится. Вы за кого меня принимаете? Что я - спекулянтка, домой товары таскать?
Но Нина Трифоновна не успела выпустить на нахальных девчонок пулеметную очередь. Ульяна опередила ее, вежливо объяснив, из какой они школы и что их сюда привело. И Нина Трифоновна оставила в стороне чулки и импортные сумочки и обрушилась на нахальных девчонок по другому уже поводу.
- Заявились! Где ваша совесть? Нет Ольги Денисовны, нет и не будет. Кто из школы придет, велела сказывать всем, что уехала. Видеть никого не желает. Опостылели вы ей. Ни жалости к старому человеку, ни уважения. Э-эх, вы! А еще ученики.
К ее удивлению, ученики не стали защищаться, переглянулись, помялись, а одна, с темно-серыми, как-то особо приметными глазами под черными шнурами бровей, видно, заводила у них, вежливо сказала: