Юлесооская хозяйка прыскает со смеху, однако охотно шагает рядом с мужем к дверям волостного дома.
— Небось в буфете достанем, не останется без гостинца.
Кийру никакого внимания не уделяют, и тот смотрит им вслед, раскрыв рот: еще бы, ведь он ждал от Тоотса хоть какого-нибудь отпора, чтобы в присутствии зрителей проехаться насчет прежнего школьного приятеля, продемонстрировать свое остроумие.
На большаке, словно поздние комары, толкутся деревенские хлыщи, отпускают шуточки вслед идущим мимо — иной раз довольно двусмысленные, но пока что этим и ограничиваются, в основном задирают друг друга. Однако для общения с себе подобными и они тоже «выработали» свой жаргон — у старшего поколения ни о чем похожем и понятия не было.
Как бы ни обстояло дело со всеми другими номерами программы, но с танцами наш потрепанный войною герой Йоозеп Тоотс никак не может установить дружеские отношения. Новая музыка, совершенно незнакомые телодвижения и еще многое другое заставляет больные ноги Тоотса болеть еще сильнее, они словно выталкивают из себя занозы.
Внезапно возле юлесооской пары оказывается Георг Аадниель, отвешивает Тээле поклон, ни дать ни взять городской господин, и приглашает на танец. Тээле колеблется.
— Неужели ты пойдешь танцевать? — толкает Тоотс жену локтем. — Нет здесь ни старой польки, ни старого вальса, здесь нет ничего, кроме обыкновенной толчеи. Разве же это танец?
— Ой, ой, дорогой Йоозеп, — Кийр с сожалением качает своей рыжей головой, — ну и отстал же ты от времени!
И опять Тоотс ничего ему не отвечает, вместо этого обращается к своей жене: — Пойдем домой!
И Тээле соглашается с ним. — Пойдем! — говорит она. — Наше время уже прошло.
И впрямь, в Паунвере со времен мировой войны многое изменилось. Можно начать хоть бы с церковной колокольни, крыша которой заново покрыта жестью (прежняя была из дранки, поблекшей от времени), и закончить новым «городским районом» возле дороги на кладбище.
Однако между любым началом и концом обычно бывает еще что-нибудь. Так и тут: новый, более или менее отвечающий духу времени пастор, отремонтированная церковь, расширенная маслобойня, торговля пивом и тонкими винами и два-три погребочка, куда попадают только свои люди вкупе с их верными собутыльниками. Поскольку у населения, по-видимому, денег куры не клюют, возле этого милого заведения, как и вообще в Паунвере, роятся всякого рода агенты, фотографы и «мануфактуристы», последние продают ткани для одежды, чаще всего в так называемых купонах. Вместо прежних торговцев старьем, продавцов дегтя и спекулянтов сахарином возник и развивается совершенно иной элемент, несравненно деловитее и энергичнее, чем тот, прежний. Глазурованные керамические миски и уточки вышли из моды; теперь, будьте любезны, не желаете ли купить велосипед, граммофон, швейную машину, радиоприемник? Разумеется, в кредит — условия выплаты более чем благоприятные. Поселенческие и всякие иные банковские ссуды раздаются такой щедрой рукой, что умом тронуться можно; друг расписывается на векселе друга, даже и не посмотрев толком, велика ли сумма, за которую он поручился, поставив подпись на продолговатом, красивом, переливающемся всеми цветами радуги бланке со штемпелем.
Воистину наступил золотой век.
Очень возможно, их найдется и больше, однако в Паунвере наверняка имеется одна персона, которая смотрит на своих сограждан примерно так же, как когда-то смотрел Ирод на первородных иудейских младенцев. Разница лишь в том, что один был правителем Иудеи, тогда как второй — паунвереский портной Георг Аадниель, Кийр. Правда, сама по себе эта разница не Бог весть как велика, по крайней мере, в части титулования, ибо оба мужи достойные: один — король иголки, а второй … поди, ухвати, как его величать? Не лучше ли будет, если поиски его более точного титула мы предоставим заботам кого-нибудь из читателей нашей «Осени». Где же автору одолеть все одному?
Но суть этой истории состоит вовсе не в нахождении соответствующих титулов, а…
— Послушай, Юули, — обращается Кийр к жене однажды тусклым туманным утром, вытирая только что вымытое, все еще слегка веснушчатое лицо, — ты хочешь быть моей женой? То есть, моей хорошей женой?
— Что за вопрос? — молодая хозяйка перестает стучать швейной машинкой и смотрит на мужа округлившимися глазами. — Когда же это я была плохой? — И добавляет сочувственно, чуть ли не со слезами в голосе: — Ты что, Йорх, дурной сон видел?
— Да нет же, — рыжеволосый склоняет голову набок, оставим сны и все такое подобное в стороне, только … Нет, серьезно, дурной сон я тоже видел, но сегодня держи пальцы скрещенными и думай обо мне.
— Пальцы? — молодая супруга беспомощно оглядывается. Как это делается? И… и зачем?
— Сегодня в волостном доме, пожалуй, что в последний раз, станут давать землю — участникам Освободительной войны; если я и на сей раз не получу свою долю, то может случиться, не получу ее никогда — эти болваны уже все лучшие куски отхватили. А ведь и я тоже был одним из тех, кто …
— Высоко ли поднималась кровь врагов, когда ты сражался? — спрашивает младший брат Бенно с совершенно невинным видом, но не трудно заметить, что где-то внутри этого пустомели хихикает полдюжины доморощенных дьяволят. — В деревне поговаривают, будто кровь доходила тебе до колен? Это правда?
— Нет, — Георг мотает головой, — эта кровь, она доходила до твоего носа. Жалко, что ты в ней не утонул! — И бросив полотенце на раскаленную плиту, добавляет: — Скажи, оболдуй, бывал ли ты на войне?
— Почему это я должен был пойти именно туда, где и без того было полно бравых вояк вроде тебя? В то время, как вражеская кровь поднималась до твоего кадыка, я реквизировал для эстонской армии лошадей своих земляков, ремни для седел, вообще все, что подворачивалось под руку, и за хорошие деньги скупал порванные и окровавленные шинели. Так что ты и впрямь можешь убедиться, что и я имел дело с кровью. Ах да, я еще порядком повозился с плесневелой мукой. Видит Бог, мы заплати хорошую цену, а если кому и задолжали, так по сей день выплачиваем, да еще и с большими процентами.