— Но сейчас другое дело, попугай подарен дорогому гостю, — с ядовитой усмешкой возразил Цинь-сун, — и отец уже не волен распоряжаться им.
— Кому же он подарил? Уж не этому ли Чжан Би-сю?
— А ты спроси у отца, — насмехался Цинь-сун, нарочно не желая отвечать.
— Ты скажешь или нет? — не отставал Цзюе-цюнь, схватив его за рукав.
— Пусти меня скорее. Гости хотят чаю, я должен идти за кипятком, — продолжал разыгрывать ребят Цинь-сун.
Цзюе-ши отпустил было рукав слуги, но Цзюе-цюнь спокойно приказал ему:
— Не отпускай его.
На лице Цзюе-цюня появилась хитрая улыбка:
— Что ж ты меня водишь за нос, хитрая лиса? По одному твоему имени видно, что ты за птица. Цзюе-ши давно говорил, что иероглиф «Цинь» взят из имени Цинь-гуй[12], а иероглиф «сун» из имени Янь-суна[13]. Фамильные иероглифы двух министров-предателей соединились в твоем имени. Не думай, что легко отделаешься от нас, лучше скажи. — Он по-прежнему крепко держал слугу за рукав, а Цзюе-ши уцепился за его другой рукав.
Цинь-суну было и досадно и смешно. Он понимал, что ему не справиться с братьями, и пошел на мировую:
— Так и быть, скажу. Попугай подарен Чжан Би-сю. Теперь отпустите меня? Я ведь вам сказал. Мне одному не справиться с вами.
— Ладно, иди, так и быть, пожалеем тебя, — отпустив рукав, подтолкнул его Цзюе-цюнь. Цзюе-ши последовал примеру брата. «Помилованный» Цинь-сун ушел. А Цзюе-цюнь был страшно доволен своей победой, и больше не думал о попугае. — Пойдем посмотрим, что там делается, — скомандовал он.
Они поднялись наверх. Подойдя к окну, заглянули внутрь.
— Цзюе-цюнь, который из них Чжан Би-сю? — потянул брата за рукав Цзюе-ши. Он переминался с ноги на ногу, прильнув к оконному стеклу.
— Да тот, худой, у которого лицо так напудрено, что похоже на зад обезьяны. А круглолицый — Сяо Хой-фан. Я видел их в театре, — похвастался Цзюе-цюнь.
— Удивительно! Не мужчина, не женщина. Чего хорошего, а отец и дядя Кэ-дин без ума от них, — презрительно произнес Цзюе-ши, увидя через окно, как, радостные и довольные, Кэ-ань с Кэ-дином играли с артистами в мацзян. Ему стало совсем неинтересно.
Как бы осуждая брата, Цзюе-цюнь легонько стукнул его по плечу и заметил наставительно:
— Не болтай чепухи, а то отец услышит!
— Тогда пойдем, уже темно, и я проголодался. — Теперь Цзюе-ши думал только о возвращении домой и о еде. Он вовсе не собирался стоять здесь и украдкой наблюдать за этой неинтересной для него сценой.
— Ты хочешь уйти? А наказ матери забыл? Мы ведь еще ничего не видели, как же мы можем вернуться? Что мы скажем матери? Ведь она рассердится! — обернувшись, пугал Цзюе-цюнь брата.
Цзюе-ши не посмел перечить и, надув губы, стал глядеть в окно: игральный стол совсем его не интересовал, и взор его равнодушно блуждал по всей комнате.
— Посмотри-ка, — взволнованно позвал младшего брата Цзюе-цюнь.
Но Цзюе-ши уже сам увидел, как во время перетасовки косточек, Чжан Би-сю неожиданно хлопнул по руке их отца, а тот засмеялся.
— Ты видел, он ударил отца! — удивился Цзюе-цюнь.
— Видел, — кивнул Цзюе-ши, заинтересованный происшествием.
А в беседке, когда Сяо Хой-фан говорил что-то, гримасничая, Кэ-дин кокетливо подставил Сяо Хой-фану щеку и крикнул:
— Ну, бей, бей!
Сяо Хой-фан размахнулся, отвесил Кэ-дину оплеуху и залился смехом. За ним засмеялись Кэ-ань и Чжан Би-сю. Кэ-дин не разозлился. Воспользовавшись моментом, он схватил руку Сяо Хой-фана, которая только что ударила его по лицу, и поднес к носу.
— До чего же ароматна! — Он громко засмеялся.
Можно было подумать, что Кэ-дин никогда раньше не испытывал такого удовольствия.
— Цзюе-ши, ты видел? Вот интересно. Жаль, что нет Цзюе-ина, — довольным тоном прошептал Цзюе-цюнь.
— Даже смотреть не хочется, — с отвращением произнес Цзюе-ши. Ему казалось, что дяде Кэ-дину следовало самому ответить пощечиной актеру, а он, напротив, подставил свою щеку. Это было ему совсем непонятно.
— Я не разрешаю тебе уходить. Только попробуй! — угрожал Цзюе-цюнь, не отрывая глаз от игрального стола.
Цзюе-ши испуганно взглянул на брата и больше уже не заговаривал об уходе. Он проговорил как бы про себя:
— Пойду погляжу на попугая, — и отвернулся от стекла.
Вечером, за ужином, госпожа Ван долго и упорно расспрашивала мальчиков о том, что они видели. Цзюе-цюнь обо всем рассказал. Госпожа Ван кипела от ярости, но ничем не выдала себя, чтобы сыновья не догадались о ее состоянии. Пришла госпожа Шэнь. Она уже поужинала и теперь звала госпожу Ван пойти в сад посмотреть артистов. Госпожа Ван отставила пиалу, вытерла лицо, и хотя служанка Цянь-эр еще не ела, приказала ей зажечь фонарь и проводить ее с госпожой Шэнь в сад.
Вечерний сад был окрашен в какие-то фантастические тона, но мысли обеих пожилых женщин были заняты другими, более прозаическими вещами. Они не ощущали аромата цветов и трав, и даже прекраснейшие цветы тускнели в их глазах. Они относились к категории людей, которые предпочитали отсиживаться по своим норам или проводить время за игральным столиком.
Они подошли к беседке. Невдалеке, под магнолией, беседовали несколько носильщиков и служанок. Увидя приближающихся господ, они почтительно приветствовали их. Как раз в это время из беседки донесся взрыв смеха. Госпожа Ван мгновенно изменилась в лице, она почувствовала, что кровь закипает в ней, но быстро подавила в себе гнев, так что никто не заметил этого. Госпожа Шэнь тоже услыхала смех и проявила нескрываемое любопытство.
— Пойдем посмотрим, — оживилась она.
Цянь-эр прикрутила огонь и спрятала фонарь за магнолией. А госпожа Ван и госпожа Шэнь стали подниматься по каменным ступенькам к беседке. Они ступали осторожно, стараясь не производить шума, и, подойдя к окну, приникли к стеклу. За квадратным столом, который стоял как раз под электрической лампочкой, сидело четверо. Цинь-сун стоял позади Кэ-аня, лицо его выражало недоумение. Рядом с раскрасневшимся Кэ-анем стоял Чжан Би-сю с чайником в руке и наливал ему вино, а Кэ-ань, скосив в его сторону глаза, наблюдал за Чжан Би-сю. Звонким голосом Чжан Би-сю подзадоривал Кэ-аня:
— Пей скорей! Выпьешь три стакана, тогда спою!
Кэ-дин, сидя на углу стола, так перегнулся через него, что почти касался Сяо Хой-фана. Он схватил руку Сяо Хой-фана и беспрестанно встряхивал ее, заставляя того смеяться.
— Прямо срам какой-то. Что подумали бы Цзюе-цюнь и другие, если увидели бы все это! — скрежеща зубами и покраснев до ушей, ругалась госпожа Ван.
— Ван, тебе видно? А Чжан Би-сю хорош собой и без театрального костюма — лицо овальное, брови тонкие, глаза красивые, — улыбаясь, сказала госпожа Шэнь, нисколько не обращая внимания на настроение госпожи Ван.
— Я выпью, выпью, — щуря глаза, хихикал Кэ-ань. Он поднял стакан и залпом осушил его.
— Еще стакан, остался лишь один стакан, — снова налил ему Чжан Би-сю и поставил чайник на стол. Кэ-ань поднес было стакан ко рту, сделал глоток, но тут же поставил обратно, покачав головой. Нет, так я не буду пить. Вот если ты поднесешь стакан к моим губам, тогда выпью.
— Кэ-ань, что-то ты сегодня слишком капризничаешь, — обиделся Чжан Би-сю. Ладно, пей, пожалуйста, — продолжал он, поднося вино к его губам, но у Кэ-аня была своя пьяная мысль. Вместо того чтобы взять вино, он крепко схватил Чжан Би-сю за руку. Тот от неожиданности разжал ее, и вино пролилось на Кэ-аня. Кэ-ань неестественно громко крикнул и поспешно вскочил. Его шелковый халат изрядно пострадал.
— Кэ-ань опьянел, Кэ-ань пьян! — неожиданно выпрямившись, обрадовано захлопал в ладоши Кэ-дин. Сяо Хой-фан тоже захихикал.
— Цинь-сун, принеси хозяину полотенце, — обернувшись, попросил Чжан Би-сю. Слуга вышел, а Чжан Би-сю, весь изогнувшись и смеясь, начал платком вытирать вино с халата Кэ-аня. Кэ-ань был чрезвычайно доволен, но слова брата ему не понравились:
— Кто из нас опьянел! Если ты, Кэ-дин, такой молодец, то давай выпьем на спор три пиалы вина.
12
Цинь-гуй — министр-предатель времен императора Гао-цзуна (1127–1163). Имя его стало нарицательным.