Чэнь итай поднялась наверх. Только Цзюе-синь поздоровался с ней, остальные же как будто не заметили ее. Она не обратила на это внимания. Весь свой слух и все свое зрение она сосредоточила на тех, кто был в беседке. Она пришла вовремя: Кэ-дин и Сяо Хой-фан еще не кончили петь «Любовное испытание». Она стала рядом с госпожой Шэнь и сказала как бы про себя:
— Кэ-дину прямо хоть на сцену. — В этом была и похвала и насмешка.
— Поет он прилично, его голос не особенно отличается от голоса Сяо Хой-фана, — поспешно улыбнулась в ответ госпожа Шэнь, приняв слова Чэнь итай за похвалу своему мужу. Чэнь итай удовлетворенно засмеялась, а про себя подумала: «Бывают же такие дуры!» Однако у нее не было времени для пререканий. Два лица приковали ее взгляд: одно — продолговатое, с мелкими чертами — лицо Чжан Би-сю, другое — круглое с ямочками на щеках — лицо Сяо Хой-фана. Каждое их движение казалось ей грациозным и вызывало восхищение. Она бы сочла огромным счастьем для себя сидеть и беседовать с ними.
Пение кончилось. Кэ-ань первый зааплодировал и стал смеяться, затем он закричал:
— Кушать, кушать!
Каша уже остыла, но именно такую они любили. Кэ-ань то и дело подкладывал в пиалу Чжан Би-сю. Кэ-дин следовал примеру брата. Не успели съесть по одной пиале каши, как вдруг вошел Су-фу и доложил, что Чжан Би-сю и Сяо Хой-фана срочно просят в театр. Кэ-дин поднялся, бросил палочки и, стуча по столу, пьяно закричал:
— Не выйдет, не выйдет! Я, Гао Кэ-дин, оставляю их у себя, не позволю им уйти!
Садясь, он неосторожно задел за угол табуретки, покачнулся и вместе с табуреткой упал на пол. Сяо Хой фан и Гао-чжун быстро подняли его. Кэ-ань, держа Чжан Би-сю за руку, громко засмеялся. Гао-чжун поставил табуретку, а Сяо Хой-фан помог Кэ-дину сесть, — Не позволю уйти, — не переставая, бормотал Кэ-дин.
Сяо Хой-фан что-то шепнул ему на ухо. Кэ-дин, слушая, кивал головой. Только Сяо Хой-фан отстранился, как Кэ-дин вдруг уронил левую руку на плечо Сяо Хой-фану, обхватил его шею, покачиваясь, встал и замурлыкал из Пекинской оперы: «Я напился в этом прекрасном дворце, Хань Су-мэй хороша собой…», потом он убрал руку, выпрямился и, как бы возражая, промолвил:
— Я не пьян, я не пьян! Обещаю тебе, поедим и пойдем.
Шу-хуа первая засмеялась, когда увидела, как комично упал Кэ-дин. Даже госпожа Шэнь не удержалась от смеха. Только Цзюе-синь не смеялся. Он чувствовал себя так, будто кто-то ударил его по лицу, словно он в зеркале увидел, что сам совершает эти безобразия. Его вдруг бросило в жар, он покраснел, словно сам подвергся унижению. У него было тяжело на сердце, его тошнило, он не мог больше вынести этого и молча пошел прочь, но смех неотступно преследовал его. Словно прячась от него, Цзюе-синь сбежал по лестнице и остановился около прекрасной магнолии. В голове у него проносились горькие мысли, но он не мог удержать ни одну из них. Небо было черным, словно его вымазали тушью, лишь несколько одиноких звезд мерцало в вышине. Листья магнолии прикрывали Цзюе-синя, как зонт, на земле полосы света прорезали густую тень. Было не так уж холодно, но Цзюе-синь весь дрожал. Он подумал о настоящем, представил себе будущее, и ему стало страшно. Он посмотрел вперед, в глазах у него рябило. Ему показалось, что из-за серой искусственной горки вышла тень. Он широко раскрыл глаза, хотел схватить ее, но перед ним ничего не было. Он вспомнил ту, о которой давно уже забыл, вспомнил, что именно на этом месте под магнолией, два года назад, он увидел, как она вышла из-за этой горки. Это была его Мэй. Он хотел обладать ею. Но потерял ее навек. Именно эта несчастная девушка оставила неизгладимый след в его жизни, вызывая в нем сладкие и горестные воспоминания. Без нее юность его была бы не столь радостной. Точно так же и в ее судьбе отразилась вся его горькая искалеченная жизнь. Возможно, он был в какой-то степени причиной ее гибели. Перед глазами его стояла трагическая картина ее смерти, он помнил, как ее опускали в землю. Он поклялся тогда, что вечно будет помнить Мэй, но за эти два года почти совсем забыл ее. Его мыслями владела другая девушка. Но в этот миг, в такой необычной обстановке, когда впереди были мрак и тишина, а позади свет, смех и голоса, лицо Мэй снова возникло перед ним, а вместе с ним и горькая история его искалеченной жизни. Это был старый мучительный сон. И сколько было в нем угрызений совести, терзавших его душу! Все напрасно, все ошибки. Как будто его осаждали неприятельские войска, и сейчас они все вместе ринулись на него. Он уже перестал сопротивляться и был готов сносить все мучения. В отчаянии, из последних сил он бормотал:
— Я больше не могу, больше не могу, мне самому надо…
Позади раздавался шум, слышались голоса, шаги — кто-то спускался с лестницы. Вдруг к нему подошел Цзюе-минь и спросил его с участием:
— Цзюе-синь, о чем ты думаешь в одиночестве?
Цзюе-синь испуганно поднял голову, взглянул на волевое лицо брата и, облегченно вздохнув, коротко ответил:
— Ни о чем.
— Тогда пойдем, — сочувственно продолжал Цзюе-минь. Он знал, что брат что-то скрывает, но не стал допытываться. Сзади раздался смех, затем обрывки громкого разговора захмелевших Кэ-аня и Кэ-дина и звонкие голоса артистов.
Из беседки вышел Гао-чжун с фонариком, за ним, покачиваясь, шли Кэ-ань и Кэ-дин в обнимку с актерами, а позади шли Су-фу с лампой из рога и Цинь-сун с попугаем. Все это веселое шествие прошло мимо Цзюе-синя, и теперь вдали мелькали только огни фонарей и слышались едва уловимые звуки смеха. Люди, притаившиеся до этого в темноте, за деревьями, насмотревшись на актеров, начали расходиться.
Госпожа Шэнь пошла вместе с Чэнь итай, так как у нее не было своего фонаря. Чэнь итай без умолку восхищалась красотой актеров, поэтому она тоже нуждалась в спутнике, с которым можно было бы поделиться. Они шли, задушевно беседуя.
— На что это похоже? Дедушка в гробу перевернется, обратился Цзюе-синь к Цзюе-миню, указывая в сторону уходившей компании.
— Да, я сегодня насмотрелся, очень интересно, — злорадно ответил Цзюе-минь.
— Ты еще говоришь, что интересно! Я думаю, скоро наступит конец семье Гао! — в сильном гневе промолвил Цзюе-синь.
— Наступит конец? Что же тут особенного? Это уж не моя вина, — с притворным безразличием поддел брата Цзюе-минь. Ему казалось, что брату не следовало так расстраиваться из-за всего этого.
— Что особенного? Да мы с голоду умрем! — гневно возразил Цзюе-синь, разозлившись на упрямство брата.
— С голоду? — усмехнулся Цзюе-минь и продолжал убежденно: — Не думаю, чтобы я не смог прожить без этого дома. Они скандалят? Но какое это имеет отношение к нам? Я убежден, что полезный человек ни за что не будет голодать.
Цзюе-синь с сомнением посмотрел на Цзюе-миня и не нашелся, что ответить.
17
Утром в праздник лета целый час моросил дождь, затем прояснилось. Небо, словно умытое дождем, казалось прозрачнее, чем обычно, и его голубовато-зеленая даль вызвала бодрость. Жары не чувствовалось, пыль прибило дождем. Особняк Гао был залит лучами солнца.
Время шло к полудню. В женском флигеле, по обеим сторонам жертвенного столика, на котором стояли зажженные свечи и курились благовония, собрались все члены семейства от мала до велика. Как и полагалось в таких случаях, мужчины стояли с левой стороны стола, женщины — с правой, и все по очереди, начиная с госпожи Чжоу, по одному подходили к подушечке для коленопреклонения, накрытой красным ковриком, чтобы совершить поклон. Когда последний из домочадцев поднялся с подушечки, Кэ-мин приказал слугам унести ее. Затем старшие — госпожа Чжоу, Кэ-мин и другие — обменялись между собой поклонами, после чего Цзюе-синь и остальная молодежь отвесили поклоны каждому из старших в отдельности. После некоторого оживления в зале снова воцарилась тишина. Все разошлись, только две красных свечи в одиночестве роняли восковые слезы на столик, лениво угасала в своей чашечке ароматная палочка да ветви касатика и полыни безжизненно висели на дверных столбах.
Вернувшись в свою комнату, Цзюе-синь присел было к письменному столу, но неожиданно поднялся и, сам не зная зачем, вышел из комнаты и прошел в зал. От этой холодной, мертвой тишины на душе у него заскребли кошки. Не зная, куда деть себя, он прошелся по залу и заметил, что на гардениях, растущих вдоль дорожки во дворе, пышно расцвели цветы. После дождя в лучах солнца листья и белые цветы казались еще прекраснее, ему захотелось подойти к ним поближе, и он сошел с крыльца. Подставляя лицо солнечным лучам, он упивался густым ароматом цветов, уносившим его мысли куда-то вдаль.