Вдруг через боковую калитку вошли две девушки в новых платьях европейского покроя — одна в светлом, другая в темном; в руках у каждой было по букетику цветов граната, только что сорванных и еще с листьями. Увидев Цзюе-синя, девушки — это были Цуй-хуань и Ци-ся — направились к нему. Подойдя, они склонились в приветственном поклоне и в один голос пожелали ему счастья.
Цзюе-синь ответил легким поклоном. Он глядел на улыбающиеся лица девушек, на огненно-красные цветы граната, приколотые у каждой к волосам, и на цветки гардении, прикрепленные к платьям. «Ведь сегодня праздник у всех», — подумал он, и на его лице тоже появилась улыбка:
— Какие чудесные цветы!
— Если вам они нравятся, барин, я вам дам несколько штук — старой госпоже так много не нужно, — весело отвечала Цуй-хуань, бросив на него быстрый взгляд своих блестящих глаз.
— Не стоит. Я сказал просто так. Сегодня праздник, и у всех хорошее настроение. Идите скорей, отведайте пирожков, — устало улыбаясь, отвечал Цзюе-синь.
Цуй-хуань и Ци-ся вежливо поблагодарили и, улыбаясь, ушли, тихо, но оживленно разговаривая о чем то. Цзюе-синь молча смотрел им вслед, пока они не скрылись, и затем медленно отвел взгляд. Он с горечью подумал: «Почему всем людям сегодня так весело, а мне одному грустно?»
Из дома в дом непрерывно сновали люди. Шумно выбежал вприпрыжку Цзюе-ин, за ним — Цзюе-цюнь и Цзюе-ши. Они, по-видимому, затеяли какую-то новую забаву.
— Как это он может — позавчера только получил трепку, а сегодня уже забыл? — удивленно пробормотал Цзюе-синь, думая о Цзюе-ине. Эта мысль больно кольнула его. — Такой уж, видно, характер — не исправишь, — произнес он безнадежным тоном. И снова с болью подумал о том, что ожидает дядю Кэ-мина.
Из дома вышел, держа подмышкой какую-то иностранную книгу, Цзюе-минь, окликнул с крыльца Цзюе-синя и направился к нему.
— Что, старшая тетя Чжан не приехала? — Это было первое, что услышал Цзюе-синь от него. Он взглянул на брата, невесело улыбнулся и равнодушно ответил: — Сейчас, наверное, приедет. — Он понимал, что Цзюе-минь ожидает не тетку, а двоюродную сестру Цинь. Но сам он ждал именно тетку. Он был уверен, что она придет, так как вчера сама обещала. Но не успел он ответить Цзюе-миню, как его вдруг охватило сомнение, и он добавил неуверенно: — Думаю, что тетя не изменит своего намерения.
— Пожалуй, не изменит. Я слышал, как она несколько раз повторила, что приедет. Хотя она и не привыкла к поступкам дяди Кэ-аня и дяди Кэ-дина, но все это продолжается уже больше года, и она стала относиться к их делам равнодушно, — сказал Цзюе-минь.
— Честно говоря, у нас в доме творится что-то невообразимое, — вздохнул Цзюе-синь. — Не знаю, что будет дальше, если сейчас во время траура заводят наложниц, рожают детей, и даже дядя Кэ-мин не может помешать этому.
— А ты все еще надеешься на что-то хорошее? — с раздражением спросил Цзюе-минь, криво усмехаясь; он хотел было сказать, что, мол, «только ты и считаешься с мнением дяди Кэ-мина», но вовремя удержался и поспешно переменил тему разговора. — Пойду в сад, позанимаюсь.
— Ты что, даже в праздник собираешься заниматься? — удивился Цзюе-синь.
— А мне все равно — праздник или нет, — бросил тот, надменно улыбаясь, и подумал: «Посмотрим, кто добьется большего: я или они».
— Ты — молодец. Да и все вы — молодцы, — с невольной завистью в голосе сказал Цзюе-синь.
— Ты о чем? — не понял Цзюе-минь, но, встретившись взглядом с глазами брата, почувствовал, что догадывается о его состоянии, и заботливо произнес: — Смотри, как всем сегодня весело. Зачем же ты терзаешь себя? Ты слишком много думаешь.
— Да меня сегодня ничего особенно не печалит, — уклончиво ответил Цзюе-синь.
— Зачем же ты стоишь здесь один? — допытывался брат.
— Сейчас пойду, — последовал короткий ответ.
Цзюе-минь понял, что следует прекратить расспросы, и предложил:
— Пойдем вместе. Я зайду к тебе на минутку.
Цзюе-синь молча последовал за братом в свою комнату. Он раздвинул дверные занавески и сразу же увидел, что на столе стоит ваза с только что сорванными цветами граната.
— Гранат? Откуда они у тебя? Не у ворот сорвал? — восхищенно воскликнул Цзюе-минь, который очень любил эти огненно-красные цветы.
Но Цзюе-синь не знал, что и думать: ведь совсем недавно он видел эту пустую вазу в одной из комнат дома! Он и представить себе не мог, что теперь она окажется у него на столе, да еще с цветами! Первая его мысль была о Хэ-сао, но он тут же понял, что заблуждается: цветы были те самые, которые он только что видел. Из густой зелени листьев выглядывали красные бутоны, они были такими яркими, что резали глаза. Комната сразу показалась ему светлее, а в душу словно пахнуло свежим ветром; растроганный, он улыбнулся, и в голосе его зазвенели теплые нотки:
— Я и сам не знаю, откуда они. Подожди, спросим у Хэ-сао.
Он, конечно, уже понял, кто поставил ему цветы, и лишь не хотел говорить об этом. Пусть это пустяк, но за этим пустяком он чувствовал доброту и симпатию. Быстрыми шагами подойдя к столу, он осторожно придвинул вазу к себе и задумчиво смотрел на багровые лепестки.
Цзюе-миня удовлетворил ответ брата: ведь он спросил только то, что пришло ему на ум, и не собирался придавать никакого значения этому пустяку. Его интересовали лишь поступки брата. Он не мог признаться себе, что полностью понимает брата. Он знал, что Цзюе-синь не в силах избавиться от своих мрачных мыслей, от воспоминаний о прошлом. Он знал также, что именно угнетает брата; но он не мог понять одного: что, несмотря на все унижения и оскорбления, Цзюе-синь все-таки надеется на что-то, стремится к чему-то. Сердце у молодых горячее, и его так же трудно загасить, как трудно загасить из стакана пылающий костер, если даже лить воду непрерывно; оно, как и костер, будет гореть, будет сопротивляться. Даже в самом слабом сердце бьется жизнь. Так и Цзюе-синь постоянно надеялся хоть на каплю внимания и сочувствия к себе, надеялся на ласку другого молодого сердца.
— Что, ты не можешь оторваться от этих цветов? — забеспокоился Цзюе-минь, видя волнение брата.
— Я думаю, — словно рассуждая сам с собой, произнес Цзюе-синь, — что очень трогательно, когда кто-нибудь приносит цветы на могилу. — Он обернулся к Цзюе-миню, и тот увидел полные слез глаза брата.
— Ты плачешь? — испугался Цзюе-минь и, поспешно подойдя к нему, ласково погладил по плечу: — Что у тебя на душе?
— Я не плачу, я радоваться должен, — попытался он отговориться, качая головой, но слезы неудержимо катились по его щекам.
Цзюе-минь чувствовал, что он действительно не в силах понять брата. Может быть, Цзюе-синь только что пережил сильное потрясение, а теперь не может справиться с собой? И он с горечью посмотрел на брата, не желая больше спорить с ним:
— По-моему, тебе лучше отдохнуть.
Цзюе-синь смахнул слезы, через силу улыбнулся и ответил уже спокойным голосом:
— Ты не волнуйся, меня ничто не тревожит. Я же знаю… — Он не договорил, так как в это время послышался громкий голос Юань-чэна: «Госпожа Чжан прибыла».
Ворота были уже распахнуты, Юань-чэн и четыре носильщика, шагая по двору, несли к дверям два паланкина.
— Тетя приехала! — вырвалось у Цзюе-синя. Он забыл о том, что хотел сказать. Цзюе-минь мысленно тоже был уже на улице. Поэтому братья вместе вышли из комнаты и увидели, что первый паланкин уже у входа, а второй опущен на землю. Когда братья, а также госпожа Чжоу и Шу-хуа, которые вышли из левого флигеля, появились на дворе, Цинь уже вышла из своего паланкина. В другом паланкине раздвинулись занавески, и из него шагнула им навстречу низенькая круглолицая толстушка — старшая, госпожа Чжан, одетая во все темное. На Цинь было все новое — светлая кофточка с оборками и такая же юбка. Войдя в зал, мать и дочь первым делом склонились в поклоне перед изображением святых и лишь затем приветствовали госпожу Чжоу и других обитателей дома.