— Мама, а ведь Цзюе-синь прав. И Чэнь то же самое говорила. Действительно, не стоит сердиться на них. Лучше не волнуйтесь. Если опять что-нибудь случится, позовем госпожу Чжоу. Положитесь на нас, мама, мы все сделаем, — уговаривала госпожа Сюй старую госпожу Чжоу, стараясь подделаться под тон Цзюе-синя.
— Мама сегодня отправилась к родителям тети Чжан, — снова заговорил Цзюе-синь. — Я никого не послал за ней. Может, хотите, бабушка, чтобы за ней послали?
— Не надо. Пусть себе остается там. Ведь сейчас все утряслось, стоит ли мешать ей? — пожала плечами старая госпожа Чжоу. Она, по-видимому, немного отошла: голос звучал спокойнее, настроение улучшилось.
— Тогда приглашаю вас всех послезавтра к нам. И вас, бабушка, и тетю Чэнь, и тетю Сюй, и тебя, Юнь, и тебя, Мэй, и твою жену. Бабушка немного рассеется, — звал всех Цзюе-синь, от души обрадованный благополучным исходом.
— Жена послезавтра собиралась к своим родителям, — подал из угла комнаты голос осмелевший Мэй, не дожидаясь, пока заговорит старая госпожа Чжоу или кто-нибудь из старших.
Старая госпожа Чжоу смерила внука презрительным взглядом: остальные тоже почувствовали, что замечание Мэя совсем не к месту. Старая госпожа Чжоу, собиравшаяся было отказаться от приглашения, услышав слова Мэя, сразу переменила решение:
— А почему бы нам не пойти, если она собирается к родителям! И без нее обойдемся. Не буду по крайней мере себя стесненно чувствовать.
Понимая, что попал впросак, Мэй не решался больше раскрыть рта. Ему было не по себе: в горле першило, грудь сдавило, страшно хотелось откашляться, но он не решался сделать это громко и продолжал стоять в своем углу, пока не почувствовал, что больше не может сдерживаться. Только тогда он разрешил себе осторожно кашлянуть два-три раза и снова умолк.
Высказывали свое мнение и госпожа Чэнь и госпожа Сюй. Услышав кашель Мэя, госпожа Чэнь повернулась к нему и, с жалостью поглядев на него, сказала:
— Отец, видно, совсем замучил Мэя. Цвет лица в последнее время у него нездоровый, все время кашляет, боюсь — уж не заболел ли. А отец твердит свое: дескать, он сейчас крепче, чем раньше. И заставляет его писать сочинения.
— Так уж нам на роду написано, — печально вздохнула старая госпожа Чжоу, покачивая головой. — Надо же было именно в нашей семье уродиться такому сатане! Все он портит.
— По-моему, Мэй и вправду болен, — участливо проговорила все время молчавшая Юнь. — Надо бы пригласить европейского врача. Пока не поздно, можно успеть вылечить.
— Лучше и не говори о европейских врачах, племянница. Твой дядя и слышать о них не может — сразу злостью наливается, — негодующе произнесла госпожа Чэнь.
— Но ведь нужно позаботиться о здоровье Мэя. Разве можно оставить болезнь без лечения? Можно позвать и китайского врача, — начал сердиться Цзюе-синь, с состраданием глядя на Мэя, съежившегося в своем углу.
— Но ведь муж ни за что не разрешит пригласить врача. Что же поделаешь? — словно ища поддержки, обратилась к Цзюе-синю госпожа Чэнь.
— Тогда Цзюе-синю придется заняться уговорами, — с иронией сказал Цзюе-минь. Он долго молчал перед этим, хотя все прекрасно понимал. Люди в комнате говорили и говорили, возможно, даже с жаром и очень ясно, но ни один из них не был готов что-нибудь предпринять. Здесь не было людей действия. Ни один из них не одобрял идей и методов Чжоу Бо-тао, но все важнейшие дела в доме вершил именно он, он один. Они могли, конечно, возражать до свершения дела или после, но ни один из них не протянул руку, чтобы остановить его, когда он делал что-нибудь. Цзюе-минь знал, что они дадут Чжоу Бо-тао возможность привести Мэя к гибели. Поэтому Цзюе-миню не хотелось говорить с ними.
— И правда, поговорю-ка я с дядей, может, что-нибудь выйдет, — оживился Цзюе-синь, словно перед ним мелькнул луч надежды.
— Поговори, Цзюе-синь, с этим упрямцем. Если убедишь его — Мэй не будет так страдать, — обрадовалась госпожа Чэнь.
Старая госпожа Чжоу скептически покачала головой.
— По-моему, пользы не будет. Это же — упрямый осел! И не думай, что уговоришь его, — Ее замечание сразу обескуражило всех.
— Попробую. Я с ним сегодня еще не виделся, — все еще с надеждой в голосе проговорил Цзюе-синь. — Сейчас пойду, — поднялся он, — скоро вернусь.
Цзюе-минь и Мэй вышли вслед за Цзюе-синем. Не прошли они и двух-трех шагов, как Мэй вдруг закашлялся. Цзюе-синь остановился. — Ты должен поберечься, Мэй. Пожалей свое здоровье. — В голосе его слышалась забота.
Мэй по-прежнему испытывал тяжесть в груди и спазмы ь горле, но кое-как подавил в себе кашель и благодарно взглянул на Цзюе-синя.
— Я понимаю, — тихо промолвил он, — только… — Он хотел сказать что-то еще, но кашель помешал ему; он отвернулся и отхаркался, темный сгусток крови упал на ступеньки, ведущие в зал.
Цзюе-синь испуганным взглядом уставился на ступеньки и схватил Мэя за руку.
— Мэй, да ведь ты же харкаешь кровью! — вырвался у него тревожный шепот.
Мэй страдальчески кивнул. Цзюе-минь тоже уставился на темный сгусток: в нем ясно виднелись следы крови. Он перевел взгляд на смертельно бледное, безжизненное лицо двоюродного брата; ему стало не по себе и, быстро шагнув вперед, он затер плевок ногой.
Цзюе-синь осторожно отпустил руку Мэя.
— Ты и раньше харкал кровью? — участливо спросил он. — Или это впервые?
— Только ни в коем случае не говори отцу, Цзюе-синь. Знаешь, это у меня уже с полмесяца. Но не часто. Правда, я немного боюсь — не знаю, серьезно это или нет. Я не хочу, чтобы об этом узнали, — тихо упрашивал Цзюе-синя Мэй, держа его за рукав.
— А кроме этого, есть еще какие-нибудь признаки болезни? Только говори честно, — заботливо, но настойчиво допрашивал брата Цзюе-синь.
— Больше ничего нет, — тяжело вздохнул Мэй. — Только по вечерам постоянно прошибает холодный пот, утром проснусь, а белье все мокрое и холодное. Да, вот еще — часто голова кружится и в ушах шумит.
— А говоришь, что ничего нет! — отечески укорял Цзюе-синь. — Пойдем сейчас же к отцу! Я хочу, чтобы он пригласил к тебе европейского врача. — На лице его отразились и строгость и испуг.
— Только, прошу тебя, не заговаривай с отцом о европейских врачах. Как раз их он больше всего ненавидит, — умолял Цзюе-синя перепуганный Мэй, забыв о своей болезни, — сейчас он видел перед собой только гневное лицо отца. — Помнишь, что сейчас говорила мать?
Характер отца Мэй знал лучше Цзюе-синя, который еще верил в «человеческие чувства» Чжоу Бо-тао и считал, что серьезная болезнь единственного сына заставит отца по-настоящему прислушаться к мнению других.
— Ничего, — успокаивал он Мэя, — я все объясню дяде. Он не рассердится, не бойся.
Цзюе-минь, стоявший рядом, только усмехнулся. Он не верил Цзюе-синю, ему хотелось высмеять его наивные мечты; но на душе у него было тяжело.
Все трое вошли в кабинет Чжоу Бо-тао. Тот сидел в плетеном кресле, в руках у него была книга в старинном переплете. При виде сына, которого сопровождали Цзюе-синь и Цзюе-минь, скучающее и раздраженное выражение исчезло с его лица, на нем появилась фальшивая улыбка. Лениво приподнявшись, он ответил на приветствие племянников; затем усадил их.
После нескольких ничего не значащих фраз Чжоу Бо-тао неожиданно спросил:
— Вы уже были у бабушки? — Получив утвердительный ответ, он задал следующий вопрос: — Она все еще сердится? Ничего вам не сказала?
Цзюе-минь презрительно взглянул на дядю, но Цзюе-синь, не выходя из границ вежливости, ответил, что старая госпожа Чжоу уже успокоилась и даже приветливо разговаривала с ними.
— Старый человек — потому и характер крутой. Да и самовольничать любит. Сегодня из-за пустяка раскричалась на меня. Если так дело дальше пойдет — трудно будет с ней справиться, — нахмурясь, жаловался Чжоу Бо-тао.
Даже долготерпению Цзюе-синя, кажется, пришел конец, но приходилось, хотя бы внешне, сохранять выдержку. Все так же вежливо он снова обратился к Чжоу Бо-тао, но на этот раз тон его был несколько иным: в нем звучали еле уловимые нотки иронии: