Его глаза закрыты и слезятся. Между вдохом и выдохом проходит много времени. Во время этой долгой паузы он вообще не дышит, так что всякий раз, когда он выдыхает, есть риск, что он может больше не вдохнуть: вряд ли кто-нибудь способен не дышать так долго и при этом оставаться дышащим и живым.
– Старость – не радость, но он молодцом, – говорят сестрички.
– Ему и так подфартило, – говорят сестрички, словно намекая, что уже недолго осталось.
– Да что вы говорите?
Они не знают Дэниэла.
– Вы ближайшая родственница? Просто мы безуспешно пытались связаться с ближайшими родственниками мистера Глюка, – сказали в регистратуре, когда Элизавет пришла в первый раз. Элизавет солгала, даже не запнувшись. Она дала им номер своего мобильного, домашний номер и домашний адрес своей матери.
– Нам понадобятся документы, удостоверяющие личность, – сказали в регистратуре.
Элизавет достала паспорт.
– Извините, но этот паспорт просрочен, – сказали в регистратуре.
– Да, но всего месяц назад. Я собираюсь продлить срок его действия. Ведь ясно же, что это я, – сказала Элизавет.
Женщина из регистратуры принялась распинаться о том, что разрешено, а что не разрешено. Затем что-то произошло у входной двери: колесо инвалидного кресла застряло в пазу между пандусом и краем двери, и женщина из регистратуры пошла найти кого-нибудь, чтобы он высвободил кресло. Из подсобки вышла ассистентка. Заметив, как Элизавет положила свой паспорт обратно в сумочку, ассистентка предположила, что паспорт уже проверили, и распечатала карточку посетителя для Элизавет.
Глядя на мужчину в инвалидном кресле, застрявшем в пазу, она улыбается. Мужчина оглядывается на нее, как будто не знает, кто она такая. Впрочем, он и впрямь не знает.
Она заносит стул из коридора и ставит его рядом с кроватью.
Потом достает книгу, прихваченную с собой на тот случай, если Дэниэл откроет глаза (он не любит знаков внимания).
С раскрытой книгой в руках – «Дивный новый мир» – она смотрит на макушку его головы. Смотрит на темные пятна на коже под остатками волос.
Дэниэл лежит неподвижно, как покойник. Но он все еще жив.
В растерянности Элизавет достает телефон. Набирает на нем слово «еще» – просто взглянуть, что выскочит.
Поисковик мгновенно находит череду предложений, демонстрирующих употребление слова.
«Еще не вечер!
Она все еще держала Джонатана за руку.
Когда они обернулись, Алекс был еще верхом на лошади.
Она еще выглядела стильно.
Толпа еще стояла и ждала.
Псамметих испробовал еще один план.
Еще были живы люди, знавшие братьев Райт».
– Ах да, Орвилл и Уилл – летучие братья, с которых все это началось, – молча говорит Дэниэл, неподвижно лежащий на кровати. – Всего за один день эти ребята подарили нам целый мир: воздушную войну и все эти скучающие, беспокойные очереди на проверку безопасности по всему свету. Но я готов поспорить (говорит/не говорит он), что в этом списке нет слова «вещество».
Элизавет прокручивает вниз, чтобы проверить.
– А это слово «прокручивать», – молча говорит Дэниэл, – напоминает мне обо всех свернутых свитках, не читанных вот уже два тысячелетия, что все еще ждут своего часа в пока еще не раскопанной библиотеке Геркуланума.
Она прокручивает страницу до самого низа.
– Вы правы, мистер Глюк. Никаких веществ.
– Но я еще выгляжу стильно, – говорит/не говорит Дэниэл.
Дэниэл лежит совершенно неподвижно на кровати, и впадина его рта, эти непроизнесенные слова служат порогом, за которым заканчивается известный ей мир.
Элизавет смотрит на старый жилой дом с меблированными комнатами – из тех, что сносят бульдозерами и что с грохотом рушатся на старой пленке 1960–1970-х годов, когда модернизировали британские города.
Он все еще стоит, но уже на фоне разоренного ландшафта. Все другие дома на улице выдернуты, словно порченые зубы.
Она распахивает дверь. В прихожей темно, обои потемнели и покрылись пятнами. В гостиной пусто, никакой мебели. Половицы кое-где выломаны тем, кто здесь жил или самовольно вселился, и сожжены в камине: сноп сажи и копоти над старой полкой взметается чуть ли не до потолка.
Она представляет стены гостиной белыми. Представляет всё внутри беленым.
Даже дыры в полу, на месте выломанных белых досок, побелены изнутри.
В окна дома видна высокая изгородь из бирючины. Элизавет выходит на улицу, чтобы побелить и эту высокую изгородь.