— Вы записаны на прием? — поинтересовалась она у Михаила с Андреем, как только они зашли в приемную.
— Нет, мы без записи, — сказал Михаил, усаживаясь на свободный стул. — Товарищи Баранкин [2] и Волошин, по вопросу подготовки к докладу.
Ожидание продлилось минут сорок: за тремя мужчинами в кабинет забегали и выбегали вызванные сотрудники, из-за двери доносились выкрики горячего обсуждения. Андрей не обращал на это внимания: он изучал лежащую здесь же подшивку «Красной звезды». По дороге он прочитал несколько статей на стоящих везде стендах, но тут решил дополнить знания, пользуясь непредвиденной паузой.
Наконец, вызвали и их.
Давид Иосифович Ортенберг, худощавый, низкого роста, лет тридцати пяти, с густой шевелюрой, встретил их не очень приветливо.
— Что за доклад? Мы договаривались? Работы непочатый край, давайте побыстрее, товарищи, — сказал он.
— Давид Иосифович, мы с Вами встречались в июле, на совещании по поводу Совинформбюро, — начал Михаил.
— Может, может, не помню, — перебил его Ортенберг. — Давайте поконкретнее, товарищи, дел невпроворот.
— Вы, товарищ Ортенберг, тогда тоже говорили, что времени нет, текучка задолбала. Вот я и привел Вам, так сказать, помощника. Андрей Григорьевич — мастер своего дела, не побоюсь этого слова. Он Вам, Давид Иосифович, окажет помощь в написании докладов и прочих малоприятных вещей.
— Да уж, доклады эти. Что же, Андрей Григорьевич, покажете образцы своего ремесла? — спросил он, обращаясь к Андрею.
— Вы знаете, с собой ничего нет, пришлось, знаете ли, спешно эвакуироваться из Гомеля, — озвучил Андрей часть разработанной ими легенды, — но я готов прямо здесь, не отходя от стола, показать, на что способен. Вы позволите? — кивнул он на пишущую машинку, стоящую на отдельном столе.
— Что же, покажите, — уже заинтересованно сказал Ортенберг.
Андрей сел за стол, поправил заряженный в машинку лист бумаги и сказал:
— Я сейчас буду сразу печатать и читать.
— Ну, давайте, удивите меня, — сказал главный редактор.
Андрей занес руки над клавиатурой и начал печатать, одновременно произнося текст: "Как может красноармейское сердце терпеть далее то, что немец наступает, а мы продолжаем отдавать ему нашу землю, наши города и села, обрекать наших детей, жен и матерей на жестокие муки и горькое посмешище! Верховное германское командование торопится упредить неизбежные, страшные ему, события. Оно пытается захватить как можно больше советской земли и воспользоваться не им посеянным хлебом на Дону и Кубани и этим еще раз подхлестнуть настроение у себя в тылу и на фронте; у Гитлера доверчивых дураков еще много, и вагоны с советской пшеницей, несомненно, вызовут взрыв торжества у людей с голодными болячками на губах. Германский тыл смотрит на каждого своего солдата как на добытчика: он-то уж привоюет и хуторок с мельницей и пшеничным полем, и в Берлин пригонит рабынь — славянских девушек, не пропустит ни куска сала, ни хвоста вяленой рыбки, аккуратно упакует для посылки одеяло с пуховой подушкой, и казачьи суконные шаровары, и сдернет с казачки юбку и кофточку, и залезет в ее сундук, вытерев кровь со своей лапы. Гитлеровские солдаты идут на добычу. Они прут: они понимают, что неотделимо связаны с Гитлером и всей фашистской Германией общностью кровавого преступления, — они боятся суда больше, чем смерти. Германское командование намеревается вырваться к богатейшим районам нашей страны, к хлебу и нефти. Тогда немцам уже не понадобится зарывать свои танки, тогда фашистские пикировщики с командами безусых, белобрысых мальчишек, жадных до убийства, снова и снова будут бомбить и жечь наши города и селения, все, что попадет им в окуляр стереотрубы; будут гоняться за одиночной машиной, подстреливать из пулемета путника на дороге, девочку с лукошком грибов или четырнадцатилетнего кормильца в отцовском жилете ниже колен, пропахивающего картошку вместе с меньшим братишкой, который ведет лошадь по борозде. Сейчас и не позже, в эти дни, сегодня каждый воин Красной Армии должен сказать своей совести: Стоп! Ни шагу назад! Стой, русский человек, врасти ногами в родную землю«[3].
Он вытащил листок из машинки и передал его Ортенбергу.
— Пожалуйста, пять минут, ровно сколько Вы будете произносить текст.
— Впечатляет, — сказал Ортенберг. — Но в штат я Вас взять пока не смогу.
— В штат пока и не надо, — ответил Андрей, — пока я согласен помогать так, как говорится, на испытательном сроке. Давайте только договоримся, как работать. Я могу приходить сюда, допустим, раза два в неделю и печатать на месте. Если работать дома, то мне нужна машинка, я, как уже говорил, приехал налегке.