Но разговаривать с Ли Цзин–чунем в коридоре или во дворе Мудрец не решился, поэтому и попросил его вернуться в комнату. Пока еще Чжао не хватало смелости и он стыдился показывать свою искренность на людях.
— Если хочешь мне помочь, научил бы меня заниматься спортом, — сказал Ли Цзин–чунь и ушел.
Оуян Тянь–фэн и У Дуань вернулись из университета и, едва войдя в ворота пансиона, стали звать:
— Старина Чжао! Старина Чжао!
Оуян Тянь–фэн в три прыжка подскочил к двери, рванул ее — не открывается. Тогда он вернулся во двор, приник к оконному стеклу и увидел, что Мудрец неподвижно сидит, обхватив голову руками.
— Ты что, свихнулся, Чжао? Открой сейчас же! — заорал Оуян.
Чжао Цзы–юэ медленно встал, с понурым видом подошел к двери и откинул крючок. Друзья ворвались в комнату: У Дуань с особым шумом, так как на нем были иностранные кожаные туфли, а не китайские тапочки с подошвой из прессованной материи.
— Ты что, в самом деле рехнулся? — спросил Оуян.
Тот ничего не ответил, потому что его сердце по–прежнему находилось как бы во рту, а язык — в сердце, и у него не было ни сил, ни желания разъединять их, чтобы говорить с кем–либо, по крайней мере с Оуяном, на лице которого застыла пленительная, словно нарисованная, улыбка. Оуян взял Мудреца за плечи и стал трясти, как трясет цветок пчела, стремясь высосать из него хоть капельку нектара и унести на своих мохнатых лапках немного пыльцы. Мудрец почувствовал, что должен подчиниться этой красивой пчеле, хоть он и не похож на цветок, а если и похож, то на самую простую астру. В общем, отмалчиваться было невозможно, и он промямлил:
— Прошу вас, не шумите, мне нездоровится… — Мудрец взглянул на розовощекого Оуяна и попытался улыбнуться, но губы его не послушались, и на лице застыла полуулыбка–полугримаса.
— Послушай, завтра мы играем с «торговцами», после обеда тренировка, а ты, старый хитрец, главный нападающий, больного разыгрываешь! — кричал и ругался Оуян, но в его прекрасных устах любое слово казалось благозвучным.
— За футбол докторскую степень не получишь! — отрезал Мудрец, решив вдруг наказать нежные барабанные перепонки Оуяна, и его голос прозвучал не менее решительно, чем первый выстрел Синьхайской революции [24].
— Нечего с ним разговаривать, давай лучше потащим его на обед! — воскликнул У Дуань. — Тут наверняка какая–то тайна…
У Дуань недаром носил прозвище Секрет, потому что во всех явлениях, кроме тайн природы и премудростей науки, которыми совершенно не интересовался, видел скрытую сторону, подлежащую просвечиванию рентгеновскими лучами. Когда ему попадался хромой рикша, он, садясь в коляску и вылезая из нее, как бы ненароком пинал эту подозрительную ногу, чтобы проверить, в самом ли деле она хромая. Зато после проверки прибавлял рикше несколько гривенников. Таким образом, он и не думал обижать бедняка, а просто стремился до конца его понять; лишние гривенники У Дуань считал естественной платой за эксперимент. Сейчас он взял шапку из искусственного соболя, нахлобучил ее Мудрецу на голову, вынул из ящика стола кошелек и сунул ему в карман. Он отлично знал, где лежит кошелек и даже сколько в нем денег — иначе не оправдал бы своего прозвища.
— Никуда я не пойду, мне действительно нездоровится! — запротестовал Мудрец, не понимая, зачем им понадобилось тащить его куда–то, когда можно было поесть прямо в комнате.
— Пойдем, пойдем! — засмеялись У Дуань и Оуян, подхватили Чжао под руки и буквально понесли, как драконы жемчужину [25].
Едва они вышли на улицу, как к ним подлетели рикши:
— Господин Чжао, садитесь ко мне!.. Нет, ко мне! — Да вы не слушайте их, они хромые!
Взгромоздив сияющую жемчужину на одну из колясок, драконы рявкнули:
— Рынок «Восточное спокойствие»!
У Дуань, успевший удостовериться, что среди рикш нет хромых, сидел разочарованный.
Снег на улицах давно растаял; пешеходы, лошади и колеса смешали талую воду с землей и превратили ее в густое, липкое, блестящее месиво. Но рикши, демонстрируя ловкость ног (ведь бывает не только ловкость рук!), пробирались по этому месиву, балансируя, пританцовывая, разбрызгивая ногами грязь, и наконец добрались до «Восточного спокойствия».
— Вас ждать, господа? — спросили рикши.
— Вот еще выдумали! Вы хотите, чтобы мы вернулись домой грязные, как свиньи?! — отрезал У Дуань, опасаясь, как бы окружающие не поняли, что у него нет собственного, арендованного рикши, — ведь это была его тайна!
— Куда же мы пойдем — в «Абрикосовые цветы» или «Сливу в золотой вазе»?
Это были харчевни, недавно открытые сучжоусцами — уроженцами города, славившегося своими красивыми женщинами.
— Все равно! — ответил Мудрец, с унылым видом протискиваясь сквозь толпу вслед за Оуян Тянь–фэном и У Дуанем. Все люди казались ему сейчас какими–то бездушными марионетками. В витринах мелькали флаконы парижских духов, пестрые резиновые игрушки, привезенные из Нью–Йорка. Кому все это нужно? Улыбающиеся красавицы, еще более ослепительные, чем манекены, алчно устремляли на витрины горящие, как алмазы, глаза. Одни, гордо вскинув голову, заходили в магазин, намереваясь удовлетворить свои агрессивные стремления; другие, щупая кошельки, украдкой глотали слезы и шептали:
— Ничего хорошего здесь нет…
«Разве это жизнь?» — думал Мудрец. Теперь ко всему, что он видел, мгновенно добавлялся вопросительный знак: «Абрикосовые цветы»? «Слива в золотой вазе»? Я сам?
— Пойдем в «Абрикосовые цветы», выпьем шаосинского желтого! — заявил У Дуань и подмигнул: — Тамошняя хозяйка такая красотка!
Они поднялись на второй этаж и для начала заказали пачку сигарет. Мудрец закурил, морщины на его лбу разгладились, и он забыл, что к сигаретам тоже нужно добавлять философский вопросительный знак.
— Чжао, дорогой, открой нам свою тайну! — не выдержал У Дуань.
Оуян укоризненно взглянул на него, хотя его улыбающееся лицо тоже выражало любопытство, и спросил:
— Что будешь пить?
Мудрец откинул назад голову и выдохнул струйку дыма. Его намерение решать важнейшие проблемы человеческой жизни несколько ослабло, но он не собирался сразу от него отказываться, чтобы не прослыть легкомысленным.
Оуян Тянь–фэн едва заметно усмехнулся непонятно чем, даже не губами, и стал совещаться с У Дуанем насчет вина и закусок. Когда официант все принес и расставил на столе, Мудрец, сохраняя полное безразличие, немного закусил и стал изучать рекламу виноградного вина «Пять звезд», висящую на стене.
— Старина У, — предложил Оуян, — давай сыграем в фигуры [26]!
— Давай!
Мудрец, продолжавший изучать рекламу, надеялся, что его тоже пригласят, и тогда он сможет отказаться, продемонстрировав тем самым свою твердость. Но его не пригласили.
— Ну вот, из трех раз ты проиграл всего один! — сказал У Дуань Оуяну, налил ему рюмку, а себе две, и повернулся к Мудрецу: — Ну, ты мастер отлынивать от выпивки.
Мудрец промолчал.
— Оставь его в покое, — вмешался Оуян. — Он явно нездоров. Раз уж он сказал, что не будет пить, значит, не будет. Видишь, он даже смотреть на вино не желает! Просто молодец!
Чжао почувствовал облегчение: Оуян Тянь–фэн умел подобрать ключик к его сердцу. Сообразительные люди не всегда стремятся радовать собеседника; порою они, напротив, разжигают его тоску или гнев и доводят их до высшей точки, после чего приходит неожиданное успокоение, слезы уступают место смеху. Так рассердившийся ребенок, не зная, на ком сорвать злость, горько плачет, а бабушка говорит ему: «Ну вот, поплакал, и полегчало!» Человеку, не привыкшему болеть, в критический момент полезно сказать, будто он выглядит гораздо лучше, и тогда лекарства начинают действовать с удесятеренной силой. Тому же, кто находит в болезнях удовольствие, надо порекомендовать еще какие–нибудь лекарства, пусть самые невероятные, и он обрадуется: ваше сочувствие и умение наслаждаться «красотой болезни» подействуют успокаивающе.
24
Китайская революция 1911 —1913 гг., приведшая к свержению Маньчжурской династии и установлению республики.
26
Китайская застольная игра. Двое одновременно показывают друг другу либо ладонь (означает платок), либо кулак (камень), либо два растопыренных пальца (ножницы). Ножницы режут платок, но ломаются о камень, зато камень можно завернуть в платок. Проигравший выпивает рюмку вина.