У самой двери он обернулся и напомнил:
— Постель ароматом сбрызни.
Я пошла на берег реки. Опустила руки в воду и долго сидела и думала, глядя на игривые перекаты. Теперь, когда я сумела привлечь Цэнгэла, кончились мои сомнения. В нем было мое счастье. Оказывается, мне просто нужна была нормальная жизнь, в которой все уместно — обиды и прощения, ласки и разговоры.
Вода в реке шумела Изредка проносились мимо меня листья и сухие ветки. Там, где быстрый поток набегал на скалы, в лучах солнца серебрились капли воды. Мне показалось. что я счастлива. И в то же время не покидало меня ощущение, что я прошла мимо чего–то отпущенного мне жизнью, что–то потеряла и теперь в тщетных поисках тешусь самообманом. Моя жизнь напоминала судьбу листа, который вместе с рекой несется невесть куда.
За спиной у меня послышались шаги.
— Добрый вечер, — с улыбкой поклонился Нацаг.
В руках у него был большой таз, и я сразу поняла, что он пришел на реку стирать.
— Хорошо стирать в реке, — сказала я.
— Конечно. Вот я и пришел сыну кое–что привести в порядок.
— Может, тебе помочь?
— Не надо. Ты лучше постирай рубашку, которую принесла.
— А, ладно. Никуда она не денется.
Нацаг присел рядом со мной и сунул руку в воду.
— Холодная–то какая… В такой воде и стирать нет смысла.
Нацаг вызывает во мне уважение и сочувствие. Разговаривать с ним мне всегда приятно. Он такой скромный, работящий и говорит разумно, уверенно и спокойно.
— А Содгэрэл не будет ругаться, что плохо выстирал одежду сына?
— Нет, она умеет ценить все, что я делаю. И мне это приятно. Кто не любит похвалы?
Я тут же попыталась вспомнить, был ли случай, когда я похвалила Цэнгэла. И не могла. Никогда я его не хвалила. Правда, и не хулила. А Нацаг, оказывается, просто не умеет думать про жену плохо. Она всем для него хороша. Содгэрэл же говорит, что он ее чем–то не устраивает. Странно… Если хочешь, чтобы тебя любили, надо ведь и самой любить. Такие мужчины, как Нацаг, не часто встречаются. Может, он дает жене слишком много счастья? Вполне возможно. Конечно, мы, женщины, в равных правах с мужчинами, но все–таки лучше, когда дома верховодит женщина. Одним словом, не разберешь, в чем ошибка Нацага.
Нацаг зачерпнул воды в таз и прищурился, глядя на солнце.
— Хороший денек сегодня выдался.
— Летом все дни хорошие. Давай–ка сюда…
Я стирала, а Нацаг развешивал выстиранное на ветках. От того, что мужчина участвовал в женской работе, необычное было у меня чувство. Как, наверное, приятно, когда люди, живущие одной семьей, делают что–то сообща, обмениваясь при этом самыми сокровенными мыслями.
— Алимаа! У тебя не замерзли руки?
— Хороший ты человек, Нацаг!
Он расхохотался и удивлённо посмотрел на меня.
— Чем же это я хороший?
— Работящий… Заботливый…
— Как же иначе? Раз выбрал себе подругу, надо опорой ей быть, делать все, что умеешь.
— Поэтому ты и хороший.
Нацаг замолчал. Он достирывал какие–то мелочи, отжимал белье, рассматривал, чисто ли выстирано, и если нужно было, стирал по второму разу. С сыном на руках подошла Содгэрэл. Тайванбаяр потянулся к воде. Мать спустила мальчика на землю и наказала:
— Только близко к воде не подходи, а то упадешь.
Потом приблизилась к нам, похлопала Нацага по плечу.
— А ты, муженек, находчивый у меня. Умеешь и чужим трудом попользоваться, — сказала она и громко рассмеялась.
У меня мелькнула мысль, уж не подумала ли она чего дурного. Я настороженно посмотрела на Содгэрэл, но никаких признаков ревности или недоброжелательства на ее лице не было. Показывая крупные ровные зубы, она хохотала простодушно и безобидно.
— Смотри, Алимаа, он скоро привыкнет шлепать губами, а работу станет тебе перепоручать. Если мужчину в узде не держать, бед не оберешься.
— Нацаг не такой.
— Что Нацаг, даже овца может стать необузданной. Как ты считаешь? — обратилась Содгэрэл к мужу.
Нацаг, шевеля лопатками, словно поеживаясь, тихонько посмеивался. Стряхнув с рук воду, он сказал:
— Вечно она издевается надо мной, прямо житья нет. Зато с такой женой не соскучишься.
По вершинам деревьев, шелестя листьями, прошелся ветерок. Содгэрэл, глядя вверх, на обнимавшиеся ветви, счастливо улыбнулась.
— Знаешь что, Алимаа… — Она пристально посмотрела на меня, губы ее еле заметно дрогнули. — Знаешь что, — повторила она, словно не решаясь договорить, и наконец решительно закончила: — Заставляй–ка ты своего Цэнгэла работать. В уртоне нет человека ленивее и откормленнее твоего мужа.
В разговор вмешался Нацаг.
— Скажешь тоже. Чем же он ленивый? Настоящий сильный мужчина. Такие и под старость бывают крепкими, как в молодости.