Да так ли еще мчится моя верблюдица! Нет, она скорей лесная (лань), которую обидели хищные, когда она оплошала, вверив вождю стада (самцу) надзор за сернятами: курносая, потеряла своего малютку и беспрерывно бегает взад и вперед, оглашая своим мычанием поляны между песчаными буграми! Его, беленького, разорвали по членам серые, алчные, ничем ненасытимые (волки). Подстерегли они ее неосмотрительность и нанесли ей горе, — потому что стрелы рока никогда не дают промаха! — а она прыгнула в чистую пустыню, и бежит, бежит… Вот пошел крупный (дождь) из слякоти и промочил все сугробы песку, потоком льется беспрерывный на спинную черту ее в мрачную ночь, которой тучи заслонили все звездочки на небе: она приютится в дупле кривого пня, живущего отдельно у хвоста насыпи сыпучего песку, и мерцает во мраке своей блестящей белизною, как бахрейнская жемчужина, снятая с своей нитки. Но лишь только уменьшилась темнота и начало светать, она опять бросается бежать; скользят ее тросточки (ноги) по мокрой почве; она приходит в беспамятство и блуждает между холмами Соаида целые семь равноденственных суток; наконец теряет всю надежду отыскать своего птенца. Не облегченная сосанием, грудь ее засохла. Но вдруг послышала она голос человеческий, который перепугал ее, раздавшись где–то за возвышенностью, — а человек страсть ее! — и пустилась изо всех четырех ног. Ей кажется, будто виновник опасности находится и впереди, и сзади. Охотники ее преследуют и, отчаиваясь догнать, пускают против нее косматых, борзых, тонких в пояснице: те ее настигли; она устремила против них острый рог свой, словно копье Сомгаровой работы и по наконечнику, и по всей своей отделке, чтобы отразить их: но она знает, что отразить невозможно, — потому что пришла ей от судеб погибель! Однако ж еще пронзила она им Кесаба (имя собаки), и тот облился кровью, и повергла Сахама (имя собаки) на поле сражения…