Они уже дошли до самой палатки археолога.
— А кто они? — спросила Медь.
— Там двое мужчин, — сказал археолог. — Двое мужчин и одна женщина. И еще дети, рабочие и Амадис Дюдю.
— А он кто?
— Гнусный педераст, — сказал Афанарел.
И осекся. Он совершенно забыл о Мартене. Но Мартена уже с ними не было — он пошел на кухню к Дюпону, и Афанарел с облегчением вздохнул.
— Понимаешь, я не люблю обижать Мартена, — сказал он.
— А эти двое мужчин что? — спросила Медь.
— Один мне очень понравился, — сказал Афанарел. — Другого любит женщина. Которую любит тот, первый. Его зовут Анжель. Он красивый.
— Красивый… — медленно повторила за ним Медь.
— Да, — подтвердил археолог. — Но этот Амадис… — Его передернуло. — Пойдем выпьем чего-нибудь. А то замерзнешь.
— Мне так хорошо… — прошептала Медь. — Анжель… Странное имя.
— Да, — сказал археолог. — Вообще у них у всех имена странные.
На столе в гостеприимно распахнутой палатке ярко светила газовая лампа. Там было уютно и тепло.
— Заходи, — подтолкнул девушку вперед археолог.
Медь вошла в палатку.
— Здравствуйте, — сказал сидевший за столом аббат.
Увидев их, он встал.
X
— Сколько пушечных ядер может понадобиться, чтобы разрушить город Лион? — ни с того ни с сего спросил аббат у вошедшего вслед за Медью археолога.
— Одиннадцать! — ответил Афанарел.
— Черт! Это слишком много. Скажите «три».
— Три, — повторил Афанарел.
Аббат схватил свои четки и три раза очень быстро прочитал молитву. Потом четки снова повисли у него в руке. Медь села на постель Афы. Последний же с изумлением взирал на священнослужителя.
— А что вы, собственно, делаете в моей палатке?
— Я только что сюда зашел, — сказал аббат. — В чехарду играть умеете?
— Ой, здорово! — захлопала в ладоши Медь. — Давайте играть в чехарду!
— Мне бы вообще не следовало разговаривать с вами, — сказал аббат, — ибо вы распутное создание. Но у вас отменная грудь.
— Благодарю вас, — сказала Медь. — Я знаю.
— Я разыскиваю Клода Леона, — сообщил аббат. — Отшельника. Он должен был прибыть недели две назад. Я областной инспектор. Могу показать удостоверение. Вообще-то в округе немало отшельников, но все они обитают довольно далеко отсюда. Что касается Клода Леона, то он должен быть где-то здесь, поблизости.
— Я его не видел, — сказал Афанарел.
— И слава Богу! — воскликнул аббат. — По уставу отшельник вообще не имеет права выходить из уединения, разве что по особому разрешению областного инспектора. — И он расшаркался перед собравшимися. — А это я и есть, — сказал он. — Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять…
— Вдруг охотник выбегает, прямо в зайчика стреляет, — подхватила Медь.
Закон Божий она все еще знала наизусть.
— Благодарю вас, — сказал аббат. — Как я уже имел честь вам сообщить, Клод Леон должен быть где-то здесь, неподалеку. Может быть, мы вместе его и поищем?
— Надо перекусить перед дорогой, — напомнил Афанарел. — Медь! Ты ведь ничего не ела. Так нельзя.
— Я, пожалуй, съем бутерброд, — сказала девушка.
— Вы не откажетесь от рюмочки «Куэнтро», аббат?
— «Куэнтро» — это, конечно, хорошо, — заметил аббат, — только мне нельзя пить по религиозным соображениям. Если вы не возражаете, на этот раз я сделаю исключение и выдам себе особое разрешение.
— Ради Бога, — сказал Афанарел. — А я пока схожу за Дюпоном. Бумага и ручка у вас есть?
— У меня с собой готовые бланки, — сообщил аббат. — Бланк отрываешь, корешок остается. Так я, по крайней мере, всегда знаю, на каком я свете.
Афанарел вышел из палатки и повернул налево. Кухня Дюпона возвышалась совсем близко. Распахнув без стука дверь, он вошел и посветил зажигалкой. При свете неровного пламени можно было различить постель Дюпона и спящего в ней Толстена. На его щеках были видны следы высохших слез, а все его тело еще, как говорится, сотрясалось от рыданий. Афанарел склонился над ним.
— Где Дюпон? — спросил он у Толстена.
Толстен проснулся и зарыдал снова.
— Он вышел, — ответил тот. — Его нет.
— А… — протянул археолог. — А вы не знаете, где он может быть?
— Наверняка с этой блядью Амадисом, — всхлипнул Толстен. — Он мне еще за это заплатит.
— Хватит, Толстен, — строго сказал Афанарел. — В конце концов, Дюпон вам не жена…
— Вот именно, что жена, — сухо возразил Толстен. Плакать он перестал. — Приехав сюда, мы разбили с ним вместе горшок, — продолжил он, — как в «Соборе Парижской богоматери». Получилось одиннадцать черепков. Так что еще шесть лет мы состоим с ним в законном браке.