— Я ровным счетом ничего не понял, — признался Жуйживьом.
— Да это как в джазе, — сказал Анжель. — Транс.
— Кажется, начинаю догадываться. Вы хотите сказать: как если бы одни были к этому восприимчивы, а другие — нет.
— Совершенно верно, — продолжал Анжель. — Очень странно видеть, когда находишься в трансе, как другие продолжают рассуждать, манипулируя своими формами. То есть когда ощущаешь внутри себя мысль, я имею в виду. Нечто вполне материальное.
— Вы очень туманно рассуждаете, — сказал Жуйживьом.
— Я и не стремлюсь быть понятным. Ужасно скучно выражать словами то, что так ясно чувствуешь. Кроме того, мне от всей души плевать, разделит кто-нибудь мою точку зрения или нет.
— Трудно с вами спорить, — сказал Жуйживьом.
— Охотно верю, что трудно. Но прошу вас учесть то смягчающее обстоятельство, что я позволил себе высказаться в этом жанре впервые за все время.
— Вы сами не знаете, чего хотите, — сказал Жуйживьом.
— Когда я чувствую удовлетворение в руках и ногах, когда я могу быть вялым, расслабленным, как мешок с отрубями, я очень хорошо знаю, чего хочу, потому что тогда я могу представить себе, как это должно быть.
— Я совершенно сбит с толку, — сказал Жуйживьом. — Имманентная, имплицитная и императивная угроза, объектом которой я являюсь в настоящее время — простите мне эту аллитерацию, — должно быть, некоторым образом объясняет то состояние дурноты, близкое к коме, в котором находится моя физическая оболочка сорокалетнего бородача. Поговорите со мной о чем-нибудь другом.
— Если я буду говорить о другом, я обязательно начну говорить о Рошель, что повергнет в прах здание, с таким трудом возведенное мной за последние несколько минут. Потому что мне смертельно хочется трахать Рошель.
— Я вас понимаю, — сказал Жуйживьом. — Мне тоже. И я намерен, если с вашей стороны не будет возражений и в том случае, если полиция оставит мне такую возможность, осуществить это после вас.
— Я люблю Рошель. Возможно, из-за этого я скоро начну делать глупости. Потому как сил терпеть у меня больше нет. Моя система слишком совершенна и никогда не сможет быть реализована; кроме того, ее нельзя никому передать. Значит, реализовывать придется мне одному, и люди ничего в ней не поймут. Из этого следует вывод, что каких бы глупостей я ни натворил, ничего не изменится.
— О какой, простите, системе идет речь? — спросил Жуйживьом. — Вы меня сегодня совсем сбили с панталыку.
— Изобретенная мной система решения всех проблем, — сказал Анжель. — Я в самом деле придумал, как их разрешить. Это великолепный способ, дающий быстрый результат. Беда в том, что знаю его я один. Но я не могу передать его другим людям, потому что слишком занят. Я работаю и люблю Рошель. Понимаете, в чем дело?
— Люди успевают делать куда больше, чем вы, — сказал профессор.
— Да, но ведь еще нужно время, чтобы валяться на животе и балдеть. Скоро я займусь и этим. Я очень многого жду от этого занятия.
— Если за мной завтра приедут, позаботьтесь о практиканте. Прежде, чем бросить его, я отрежу ему руку.
— Но вас рано арестовывать, — сказал Анжель. — Вы имеете право еще на одно убийство.
— Иногда они делают это заранее. Все законы тогда насмарку.
VIII
По тропе, далеко выбрасывая вперед ноги, шагал аббат Грыжан. На плече он тащил тяжелую переметную суму, а требник небрежно крутил за веревочку, совсем как школьник, который только что отзубрил положенное и теперь беззаботно играет чернильницей. Чтобы улестить собственный слух (и заодно осенить себя святостью), он пел старинный религиозный гимн:
Аббат чеканил каблуками привычный ритм песни, и от всех совершаемых телодвижений собственное физическое состояние воспринималось им как удовлетворительное. Конечно, временами какой-нибудь колючий пучок травы посреди дороги или злобный и царапучий scrub spinifex скребли под сутаной его лодыжки, но разве можно обращать внимание на всякие мелочи? Аббат Грыжан и не такое видал, слава Всевышнему.
Слева направо дорогу перешла кошка; аббат догадался, что он у цели. И вдруг, совершенно неожиданно, очутился в самом центре археологического лагеря — посреди палатки Атанагора. Хозяин палатки, меж тем, находился там же, всецело поглощенный одним из своих стандартных ящиков, который не желал открываться.
— Привет! — сказал археолог.
— Привет! — ответил аббат. — Что это вы делаете?
— Пытаюсь открыть ящик, но у меня ничего не выходит.
— В таком случае не пытайтесь. Не стоит искушать судьбу.
— Это всего лишь фасиновый ящик.
— А что такое фасина?
— Смесь такая, — сказал археолог. — Долго объяснять.
— Тогда не объясняйте. Что у вас нового?
— Сегодня утром скончался Баррицоне.
— Magni nominis umbra[47]... — сказал аббат.
— Jam proximus ardet Ucalegon[48]... — подхватил археолог.
— О! — с уважением отметил Грыжан. — Не следует верить в дурные приметы. Когда его будут предавать песку?
— Сегодня вечером. А может, завтра.
— Надо бы сходить туда. Что ж, до скорого.
— Подождите минуту, — сказал Атанагор. — Я иду с вами.
— Может, выпьем на дорожку? — предложил аббат.
— Хотите «Куантро»?
— О нет!.. Я прихватил с собой кое-что.
— Еще у меня есть зитон[49], — сказал археолог.
— Спасибо... не беспокойтесь.
Грыжан распустил ремни своей котомки и, порывшись немного, извлек на свет флягу.
— Вот, — сказал он. — Отведайте.
— После вас...
Грыжан не стал спорить и сделал хороший глоток. Потом протянул флягу археологу. Тот поднес ее к губам, запрокинул голову, но почти сразу выпрямился.
— Там пусто, — сказал он.
— Ничего удивительного... — вздохнул аббат. — Я не меняюсь. Пьянчуга и болтун, а плюс ко всему еще и прорва ненасытная.
— На самом деле мне не очень-то и хотелось, — признался археолог. — Я мог бы и притвориться.
— Теперь все равно, — сказал аббат. — Я заслужил наказание. Скажите, сколько бубенцов в приборе полицейского?
— А что вы называете прибором с бубенцами? — спросил археолог.
— Вы абсолютно правы, что задаете мне этот вопрос, — сказал аббат. — Прибор с бубенцами — свойственное мне образное выражение, обозначающее полицейский эгализатор, снабженный патронами калибра 7,65 мм.
— Это вполне соответствует моей собственной эвентуальной трактовке, — сообщил археолог. — Итак, положим, двадцать пять.
— Но-но! Это слишком. Скажите три.
— Тогда три.
Грыжан схватил четки и трижды проговорил текст с такой скоростью, что полированные костяшки задымились в его ловких пальцах. Он положил четки обратно в карман и затряс руками:
— Жжется!.. — сказал он. — Теперь все в порядке. Кроме всего, мне плевать на всех и на вся.
— О, никто на вас за это не в обиде, — заверил его Атанагор.
— Вы хорошо говорите, — сказал аббат. — К тому же вы очень воспитанный человек. Что за наслаждение встретить собеседника своего уровня, и где — в пустыне, среди песков и склизких люмиток.
— И еще лимем.
— Ах, да! — сказал аббат. — Это те самые желтые улитки? Кстати, как поживает ваша юная подруга, та женщина с прекрасными грудями?
— Она практически не выходит, — сказал археолог. — Роет землю вместе со своими братьями. Дело спорится. Что касается лимем, то это вовсе не улитки. Они больше похожи на траву.
46
47