— Вы должны мне подсказать...
— Никто, кроме вас, не может найти ответ. Когда вы найдете, я с удовольствием его одобрю — это входит в мои профессиональные обязанности. Но искать вы должны сами.
— Я не могу искать, не проснувшись. Я все еще сплю. Как Рошель.
— Стоит кому-нибудь преставиться — и вас немедленно тянет разглагольствовать.
— Это естественно, если я причастен к смерти.
— А вы считаете, вы к ней причастны?
— Разумеется, — сказал Анжель.
— Значит, убить вы можете, а проснуться — нет?
— Это не одно и то же. Я убил их во сне.
— Ничего подобного, — сказал Грыжан. — Вы неправильно формулируете. Они умерли для того, чтобы вы проснулись.
— Знаю, — сказал Анжель. — И все понимаю. Я должен выпить то, что осталось в пузырьке. Но сейчас я спокоен.
Грыжан остановился, повернулся к Анжелю и впился глазами ему в переносицу.
— Что вы сказали?
— Что я выпью это. Я любил Анну, любил Рошель. Но они оба умерли.
Грыжан поглядел на свою правую руку, несколько раз сжал и разжал кулак, потом засучил рукав и сказал:
— Берегитесь!
Анжель увидел черную массу, летящую ему прямо в лицо, пошатнулся и сел на песок. Голова зазвенела чисто и радостно, будто серебряный колокольчик. По верхней губе заструилась кровь.
— Черт возьми!.. — сказал Анжель в нос.
— Так лучше? — спросил аббат. — Позвольте, — сказал он, доставая четки. — Сколько искр вы увидели?
— Триста десять.
— Хорошо, положим... четыре. — И с виртуозной быстротой, не раз демонстрируемой им в подобных ситуациях, он отсчитал на четках четыре костяшки.
— Где моя бутылка? — вдруг спросил Анжель.
Коричневый флакон валялся на песке, и под горлышком растекалось влажное пятно. Песок в том месте, где пролилась жидкость, почернел; над ним вилась ехидная струйка дыма.
Анжель свесил голову над расставленными коленями и кропил песок темными каплями крови.
— Спокойно! — сказал аббат. — Вам мало? Хотите еще?
— Какая разница? Умереть можно и другим способом.
— Совершенно верно. Схлопотать по морде — тоже. Я вас предупредил.
— Вы же не станете ходить за мной по пятам.
— Безусловно. В этом не будет надобности.
— Рошель... — тихо проговорил Анжель.
— Ну и видок у вас: шепчет женское имя, а у самого кровища из носа так и хлещет. Нет больше Рошель, и хватит об этом. Зачем, по-вашему, я ей флакон этот подсунул?
— Не знаю, — сказал Анжель. — Я что же, тут ни при чем? Опять ни при чем?
— Вам что-то не нравится? — спросил аббат.
Анжель попытался задуматься. Мысли в голове мелькали не слишком быстро, но так толпились и толкались, что узнать их было практически невозможно.
— Почему вы не выпили сразу? — спросил аббат.
— Я опять начну...
— Ну что ж, валяйте. Вот вам другой флакон, — и Грыжан, пошарив в кармане, извлек на свет темно-коричневую бутылочку под стать первой.
Анжель протянул руку, взял бутыль, вынул пробку и несколько капель пролил на песок. На дюне остался темный след; желтая струйка дыма закрутила в неподвижном воздухе ленивый завиток.
Отбросив пробку, Анжель зажал пузырек в руке. Он утер рукавом нос и с отвращением посмотрел на кровавый след. Из носа течь перестало.
— Высморкайтесь, — сказал Грыжан.
— У меня нет платка.
— Пожалуй, что вы правы, — сказал аббат. — Вы мало на что способны, а в придачу еще ничего не видите.
— Я вижу этот песок, — сказал Анжель. — Вижу железную дорогу... Балласт... Отель, перерезанный пополам. Я вижу никому не нужную, бесполезную работу.
— Можно и так повернуть. По крайней мере, хоть что-то.
— Еще я вижу... Не знаю даже... Анну и Рошель... Вы мне сейчас опять нос расквасите.
— Не расквашу, — пообещал Грыжан. — Еще что видите?
Лицо Анжеля как будто слегка просветлело.
— Там было море... Когда мы сюда ехали. И дети на палубе. И птицы.
— А если будет только это солнце? — спросил аббат. —
Вам будет достаточно?
— Это тоже неплохо, — медленно проговорил Анжель. — Тут есть отшельник. И негритянка есть...
— И подружка Атанагора...
— Дайте подумать... — сказал Анжель. — Еще так много всего надо увидеть. — Он посмотрел на флакон. — Но Анну и Рошель я тоже вижу, — пробормотал он удрученно.
— Люди видят то, что хотят видеть, — сказал аббат. — И вот еще: видеть, конечно, хорошо; только этого мало.
— Наверно, можно делать что-нибудь... — сказал Анжель. — Например, помогать людям... — Он усмехнулся. — Только сразу арестуют. Понимаете, ведь убить Анну и Рошель тоже можно...
— Очевидно, — согласился Грыжан.
— И строить никому не нужную железную дорогу...
— Разумеется.
— И что же тогда?
— Тогда, выходит, вы ничего больше не видите? — Грыжан сел рядом на песок. — В таком случае пейте. Если вашего воображения ни на что больше не хватает.
Они оба замолчали. Анжель напряженно думал; лицо его осунулось.
— Я в затруднении, — сказал он наконец. — Я знаю, что нужно увидеть, что почувствовать, но я не знаю пока, что надо делать. И я не могу забыть то, что я уже сделал.
— Вы мне осточертели, — сказал аббат. — Не тяните резину. Пейте.
Анжель выпустил из рук пузырек. Грыжан и пальцем не шевельнул, чтобы его поднять; флакон быстро опустел. Анжель сидел, сжавшийся, напряженный. Потом вдруг мышцы его расслабились, руки бессильно повисли. Он поднял голову и потянул носом воздух.
— Не знаю, — повторил он. — Для начала все же надо увидеть. Кто ничего не хочет, далеко видит.
— А вы уверены, что видите? — спросил Грыжан.
— Я столько всего вижу. Мне столько всего еще нужно увидеть...
— Кто многое видел, знает, что делать, — заметил аббат.
— Знает, что делать... — повторил Анжель.
— Чего уж проще, — сказал аббат.
Анжель не ответил. Он раскручивал в голове какую-то мысль.
— Профессор Жуйживьом ушел в черную зону, — сказал он.
— Это приблизительно то же, как если бы вы выпили. Видите, и это можно сделать.
— А так лучше? — спросил Анжель.
— По-моему, это серьезный промах, — сказал аббат. — Впрочем, сойдет для примера. Иллюстрации промахов тоже нужны.
Грыжан собрался с мыслями.
— Не хотите ли прочесть молитву? — предложил он. —
Ехали татары...
— Кошку потеряли, кошка сдохла, хвост облез...
— Кто первым засмеется, тот ее и съест. Аминь, — заключил аббат.
— Это для Дюдю надо спеть, — сказал Анжель.
— Сын мой, вы, оказывается, насмешник и злопыхатель.
Они встали. Прямо перед ними на рельсах разлегся почти готовый поезд. Водители грузовиков лупили здоровенными молотами по железному корпусу топки, и черная сталь гулко гудела на солнце.
XI
Мне кажется странным, что такому серьезному мальчику, как Борис, могла в 1889 году прийти в голову дикая мысль переписывать всякий вздор.
Поезд состоял из двух вагонов. Директор Дюдю созвал на перрон весь персонал. На временной платформе, спешно сооруженной Мареном и Карло, толпились люди. Карло и Марен тоже были там, каждый во главе собственного семейства; а еще эта сволочь Арлан, три водителя грузовиков (из коих один уже кидал в топку уголь), сам Дюдю и Дюпон, чернокожий прислужник Атанагора. Дюпон получил особое приглашение и страшно волновался, потому что для него было зарезервировано отдельное купе, в котором ему предстояло остаться с Амадисом наедине. Раздался громкий свисток, и публика ринулась на штурм вагонных ступенек.
Анжель и Грыжан взирали на происходящее с вершины холма. Атанагор со своими помощниками не пожелал оторваться от раскопок, а отшельник должен был трудиться над негритянкой.
Директор Дюдю показался в окне отдельного купе и трижды махнул рукой, давая сигнал к отправлению. Вскрикнули тормоза, пыхнул пар, и, радостно поскрипывая, состав тронулся с места. В окнах замелькали носовые платки.