Земля была плоской, наглядно опровергая учение о шарообразности планеты. Орлову показалось даже, что там, где небо ложится на землю, он видит грязные подошвы монаха, высунувшего голову за хрустальный свод.
Маленький домик аэропорта плотно обступила степная трава, и ветер, приходящий сюда, пах дурманяще и незнакомо.
Орлов прожил сорок пять лет, но никогда еще ему не приходилось бывать вот в таком царстве запахов. Степь пахла мятой, еще чем-то пронзительно сладким, а налетавший ветер оставлял на губах горьковатый привкус лекарства.
Машины не было. Но он не хотел звонить, немного ошеломленный однообразной красотой степи.
Но все же машина была нужна, и Орлов медленно пошел к домику, на котором красовалась выцветшая надпись: «Аэропорт Козы».
В тени на лавочке сидели, прислонившись спиной к выцветшим бревнам дома, двое. Они были удивительно похожи. Кепки, глубоко надвинутые на лоб, синие ватники, хлопчатобумажные брюки и тяжелые кирзовые ботинки. Они выжидающе смотрели на Орлова, и в их лениво-спокойных позах сквозила еще неосознанная опасность.
Эти двое совсем не монтировались с ярким кипением степи, с «чеховским» бревенчатым домиком аэропорта, с тишиной и покоем июньского утра.
Но вместе с тем эти двое словно претворяли тот мир, куда должен через час попасть он, подполковник милиции Вадим Николаевич Орлов.
Из домика вышел парень. В потертой кожаной летной куртке, под которой на серовато-грязной майке влюбленно смотрели друг на друга напечатанные трафаретом Михаил Боярский и Алла Пугачева.
Парень был тощий, ломкий какой-то. Гэвээфовские брюки непомерно широки, а форменная фуражка затейливо замята. Он поправил фуражку так, чтобы Орлов заметил массивный белый перстень и грубую цепочку браслета.
«Тип чеховского телеграфиста, с поправкой на НТР», — подумал Орлов.
— Издалека? — спросил парень.
— Издалека.
— Из Алма-Аты?
— Дальше.
— Питерский?
— Из Москвы.
— Ну, как там?
— Что как?
— Вообще.
— Приехала делегация Ливана.
— Я не о том, — снисходительно процедил парень, — как время провести у вас можно? По линии культуры? — Он повел в воздухе рукой.
— Можно, — Орлов усмехнулся, — у нас при каждом ЖЭКе народный университет культуры.
Парень обалдело посмотрел на Орлова.
Краем глаза Вадим заметил, как один из сидящих поднялся и лениво, вразвалку подошел к ним.
Он долго, изучающе рассматривал Орлова, потом усмехнулся, сверкнув белыми металлическими фиксами.
— Начальник, — хрипло попросил он, — дай закурить.
Вадим достал пачку, и человек огромными, сплющенными от тяжелой работы пальцами неловко потащил сигарету.
— А если с запасом?
— Бери всю пачку, у меня еще есть.
— Дай тебе Бог, начальник.
— А почему начальник? — усмехнулся Вадим.
— А я вас, которые из розыска, рисую сразу. Держитесь вы больно уверенно.
— Любопытно.
— Вот подумай на досуге. Как хозяева везде держитесь, потому как везде верх ваш.
— Давно освободился?
— Сегодня.
— Самолет ждешь?
— В цвет.
— Домой?
— Знаешь, у меня их сколько, начальник. За восемь лет заочницами обзавелся.
— Ну-ну.
— А вон и машина за тобой пылит. От нашего хозяина. Так что спасибо. Бывай, начальник.
Он повернулся и зашагал к товарищу.
Зеленый уазик лихо развернулся рядом с Вадимом. Из кабины выскочил молодой лейтенант в выгоревшей полевой форме.
— Товарищ Орлов?
Вадим вытащил удостоверение. Лейтенант взглянул на раскрытую книжечку стремительно и цепко.
— Лейтенант Рево, товарищ подполковник. Прошу.
Уазик рванулся с места, уходя к горизонту. Один из сидящих на лавочке выплюнул окурок, посмотрел вслед машине и сказал врастяжку:
— Ишь ты, подполковник.
Теперь степь была другой. Она словно на широком экране легла в лобовом стекле машины и казалась нескончаемо длинной. Словно весь мир сегодня состоит именно из этой необычайно гладкой степи.
В однообразии ее была какая-то щемящая, неуловимая красота. То же самое Вадим чувствовал, когда впервые увидел море в Прибалтике. День был пасмурный, облака так низко висели над морем, что казалось, волны слизывают их и несут серой пеной к берегу. И все-таки море было прекрасным именно в своем суровом однообразии.
Родившийся и выросший в Москве, Орлов открывал для себя мир постепенно, и каждая новая встреча была для него праздником.
Лейтенант, видимо, понял состояние гостя.