— Вот здесь напечатана маленькая статейка об аукционе в Амстердаме в прошлом году. Вот что пишет некто Макс Линд, искусствовед и посредник при продаже антиквариата: «…Вторая по стоимости и интересу работа принадлежит малоизвестному художнику из России Лимареву, его миниатюра, безусловно, представила огромный интерес и оценена в десятки тысяч долларов, что почти уникально для вещи такого размера. Интерес к работам Лимарева необыкновенно велик, жаль, что произведения этого даровитого мастера так тяжело привозить из России». А вот каталог некоторых работ Лимарева, он переснят с цветных гравюрных листов из журнала «Столица и усадьба» 1910 года.
Забродин положил на стол перед Кафтановым красочно выполненный альбом.
— Да, — генерал раскрыл его, — бумага у них.
— Блестящая полиграфическая база, вступительная статья моя, они ее перепечатали из журнала «Искусство».
Вадим встал, подошел к столу генерала.
На каждой странице во весь лист были напечатаны овалы медальонов. Даже на фотографиях эмаль как бы светилась изнутри.
— Он сам варил эмаль, по своему рецепту, — сказал художник, — пожалуй, никому не удавалось добиться такого прозрачного, как бы мерцающего колорита. Его эмаль словно живая. Поэтому и работы его необычайно интересны.
— Вы уж нас простите, Владимир Федорович, — Кафтанов захлопнул альбом, — но не довелось нам слышать о Лимареве.
— Вполне естественно, вполне естественно.
Художник вскочил, нервно заходил по кабинету.
— Искусство, как и география, имеет свои открытия. Кто раньше ценил примитивизм Нико Пиросмани? Он дарил свой щедрый талант духанам, хинкальным, третьеразрядным кабакам. Он писал вывески и рисовал на старых кабацких клеенках. А сколько талантов погибло в так называемой «ляпинке»!
— Вы имеете в виду общежитие для студентов купцов Ляпиных, на Большой Дмитровке? — спросил Вадим.
— Именно, Вадим Николаевич, именно, и я бесконечно рад, что вам это знакомо. В «ляпинке» погибли десятки талантов. Они спились, погибли от нужды. Там же жил и мещанин из Ростова Великого Лимарев. Он учился в Училище живописи, надежды подавал огромные, но, чтобы не умереть с голоду, пошел в живописную мастерскую их выпускника Грибкова. Реставрировал церкви, потом увлекся эмалью. Водка погубила его редкий талант. Работ у Лимарева не очень много. Часть их погибла во время обстрела Ленинграда. Кое-что мы нашли в Москве, Туле, Тамбове. И вот такая находка — сухотинский дом, и надо же…
— Владимир Федорович, скажите, — спросил Вадим, — а точно, что в особняке Сухотина находились работы Лимарева?
Забродин посмотрел на подполковника так, как смотрят обычно учителя на школьника, не понимающего, почему дважды два четыре. Он достал из папки бумаги и положил перед Орловым.
— Вот, друг мой, акт экспертизы, но даже этого не надо, вот письмо отца генерала Сухотина, действительного тайного советника Павла Сергеевича Сухотина, брату. Оно попало нам в руки в Тамбовском архиве. Я прочту отрывок:
«А далее, дорогой Константин, спешу уведомить тебя, что присланный тобой живописный мастер Лимарев весьма умел и талантлив необычайно. Медальоны его украсили каминную, а узорная плитка совершенно преобразила печь. На балу был сам его высокопревосходительство с супругой и хвалили работу Лимарева.
Расчет с живописцем я произвел сполна. Но мне жаль этого несчастного человека, утопившего свой дар Божий в горячительных напитках.»
— Владимир Федорович, — генерал постучал пальцами по акту экспертизы, — надеюсь, вы снимете копии со всех этих документов для нас?
— Уже сделано. — Забродин достал из папки голубоватый полиэтиленовый пакет с бумагами.
— Это первое, — продолжал генерал, — второе, что нас очень интересует, — это перечень вещей, унесенных из дома Сухотина.
— Из бывшего райкома ДОСААФ, — ехидно поправил Забродин.
— Пусть так, пусть так, — Кафтанов усмехнулся, — но нас интересует ценность предметов старины.
— Ну что же. — Забродин встал и вновь, видимо, почувствовал себя профессором, читающим лекцию студентам Строгановки. — Шесть медальонов работы Лимарева, расписной кафель печки-голландки, его же работы. Старинная фарфоровая облицовка камина, приобретенная предком Сухотина на аукционе в Париже в 1814 году, остатки окон— витражей, также французской работы, и, наконец, редкая по своей красоте отливка и ковка: каминная решетка, основания перил, этажные экраны на лестничных пролетах.
— Н-да. — У Вадима настроение испортилось: вещи, взятые в особняке, выходили из его привычного круга розысков.