— А что, новый участковый хуже? — спросил Вадим,
— Да нет, — вздохнула Силина, — он человек молодой, строгий, конечно, только Степан Андреевич лучше был, душевнее. Он его на лечение определил. Я к нему в этот ЛТП ездила, посылки передавала. Он говорил мне: все, Маша, заживем как люди. Он там работал…
Вадим слушал горький рассказ Силиной, замечая, что она ни разу не назвала мужа по имени. Для нее Силин стал совершенно чужим человеком, о котором говорят безлично.
— …работал, значит. Нам деньги присылал. Я думала, наладится все. Купили кое-чего, шифоньер, диван раздвижной, телевизор взяли в рассрочку. Он вернулся, полгода работал, жили хорошо. Сына одели, себе кое-чего справили. Только недолго все ото было. Опять запил. Опять из дома все вывез и пропил. Я теперь с ним развелась. В этой комнате я с Мишей, а в той — он.
— Можно посмотреть?
— Смотрите, пожалуйста.
Комната Силина была совершенно пустой. Старый матрас на полу. На нем рваное одеяло и подушка с засаленной наволочкой. Пустая консервная банка полная окурков, на полу. Под потолком лампочка без абажура.
— Вот так и живет, ни стыда, ни совести. Хоть бы людей постеснялся. Утром хлеб на кухне ворует, — вздохнула женщина.
— Когда вы его видели в последний раз?
— Ночью, два дня назад. Пришел часов в двенадцать, покрутился на кухне, в коридоре и ушел. Я утром встала, а колес на Мишином велосипеде нет. Украл, да пропил, видно.
«Следы велосипедных колес, — вспомнил Вадим слона Фомина, — ну, конечно, на тележке были велосипедные колеса».
— Мария Петровна, — Орлов повернулся к женщине, — с кем дружит ваш муж?
— Пьет с кем?
— Пускай так, но чаще всего?
— С Борькой Ликуновым. Они его «Доктор» зовут, он раньше санитаром в дурдоме работал, с Андреем, фамилию, правда, не знаю, а кличут они его Лю-лю. Да они у магазина сейчас на Кропоткинской крутятся, подшибают на бормотуху.
— Спасибо. До свидания. Если Силин появится, вы не говорите, что я приходил.
— А что, он опять подрался или хуже?
— Хуже.
— Довела водка, довела. Пропал человек.
Кабинет Фомина был узкий, как щель. Он образовался в результате ведомственных «революционных» ситуации, когда почти ежегодно создавались новые службы и направления, сливались и дробились отделы. По замыслу одного из реформаторов, в этой комнате хотели разместить какую-то автомеханизированную картотеку. Но необходимость в ней отпала, и бывший начальник отдела ПО ОСОБО ТЯЖКИМ ПРЕСТУПЛЕНИЯМ сказал:
— Я в этот кабинет Фомина посажу. Он лучше любой картотеки.
Фомин привык все делать серьезно и обстоятельно.
Он сам привел комнату в порядок, добившись чисто военного аскетизма. Стол, три стула, сейф. На столе портрет Дзержинского, карта Москвы с понятными только хозяину кабинета пометками. Единственным украшением кабинета была приклеенная над столом старая литография картины «Сталин и Ворошилов на прогулке».
Войдя в кабинет, Фомин открыл окно, достал из ящика письменного стола обрезанную гильзу от снаряда, заменяющую пепельницу.
— Курите.
Крылов и Стрельцов достали сигареты.
— Так, — сказал Фомин; — как будем действовать?
— Я, товарищ подполковник, — Крылов достал из кармана записную книжку, — уже обошел четыре прачечных.
— Так, — Фомин достал из мятой пачки сигарету «Прима», аккуратно разломал пополам, вставил в мундштук. — Это. конечно, хорошо, Крылов, что ты не поленился и обошел, но мы так действовать не будем.
Фомин открыл ящик стола; достал телефонный справочник Москвы.
— Пошив и ремонт… Пошив и ремонт… Ага,.. Вот они. Прачечные. Все в порядке. Страницы 355, 356, 357, 358, 359, 360, 361, 362, 363, 364. Ясно?
— Пока нет, — сказал Стрельцов.
Он, как работник МУРа, меньше робел перед Фоминым.
— Сейчас поймете. Ты, Стрельцов, берешь пять страниц, с 355-й по 359-ю, а ты, Крылов, остальные пять. И начинайте звонить.
Стрельцов взял справочник.
— Павел Степанович, так на каждой странице по сорок два телефона. Всего двести десять.
— Ну? — невозмутимо ответил Фомин.
— Это же…
— Это работа, лейтенант Стрельцов. Надо будет, все двести десять пешком обойдем. Ты, Крылов, гость, садись на мое место и звони, а ты, Стрельцов, иди к себе. Начальнику отдела, если позвонит, скажешь, что я пошел с человеком одним повидаться, узнать кое-чего.
— Павел Степанович, — Стрельцов умоляюще посмотрел на Фомина, — у вас есть какие-то соображения, свои. Вы нам скажите, а то чего втемную работать.
— А зачем втемную. Я не знахарь, у меня секретов особых нет. Я говорил, что дело наше напоминает ограбление дачи академика Муравьева. Так вот, я в архив пойду, к Губину Степану Алексеевичу, посмотрю оперативные документы да с ним самим пошепчусь. Губин много чего умного подсказать может, он еще с самим Даниловым работал. Вот такие мои соображения.
Фомин вышел, а Крылов с тоской поднял телефонную трубку.
— Это прачечная? Вас из Московского уголовного розыска беспокоят…
Народу в магазине было немного, только у винного отдела стояла очередь, человек семь.
Вадим сразу же заметил в углу двоих, тщательно подсчитывающих мелочь. Заметная была эта пара. Таких в любом магазине встретишь. Потертые жизнью. Потраченные, Опухшие, с жадными просящими глазами. Вот и сейчас набирали они мелочь и серебро на бутылку дешевенького гадкого суррогата, почему-то называемого портвейном.
Вадим подошел.
— Здорово, мужики.
— Здорово. — с опаской и надеждой ответил тот, что постарше, в вытертых до зеркального блеска, старых, обтрепанных брюках, в грязноватой армейской рубашке.
— Вы Хоттабыча не видели?
— Нет, — ответил второй. Под глазом у него густо налился свежий синяк.
— А где мне его найти?
— Слышь, мужик, — с надеждой спросил персонаж в армейской рубашке, — будь человеком, добавь.
Он протянул Вадиму трясущуюся ладонь, на которой лежала гора мелочи.
— Сколько?
— Полтинник. Мы тогда две плодово-ягодные сообразим. Хочешь, тебе нальем?
Вадим достал мелочь.
— На.
— А зачем тебе Хоттабыч?
— Достать обещал одну вещь.
— Ты во двор выйди, там Доктор и Лю-лю, ждут, они его знают.
— А где они?
— Да вон, на ящиках.
— Ладно.
Человек исчез и немедленно возник первым в очереди.
Двор магазина был завален ящиками. Штабеля тары поднимались почти до окон бельэтажа жилого дома. Ящики здесь лежали давно. Минимум с весны. Они почернели, потрескались, развалились. Их было так много, что в хаотическом нагромождении уже образовались улицы, переулки, тупики. В них велась своя жизнь, Здесь пили водку и дрались. Здесь пьяницы прятались от участкового и жен. Здесь формировались «летучие отряды» грузчиков-любителей, готовых за бутылку разгрузить машину с товаром. Это была не просто свалка ящиков. Это был город. Со своими законами. Со своим населением.
У его ворот сидели двое. Они были удивительно похожи. Оба в старых застиранных джинсах и рубашках с короткими рукавами, которые чудом не разорвались на их оплывших огромных плечах.
Вадим подошел, оглядел их. Они были разные, но вместе с тем очень похожие. Оплывшие лица, мутные злые глаза, выражавшие полное безразличие к происходящему.