VIII
В самых искренних признаниях женщин всегда остается что-нибудь недосказанное. Так было и с признаниями Камиллы. Посвящая меня со всей стремительностью безумной ревности в драматическое открытие, сделанное ею в квартире на Новой улице, она сказала мне не всю правду. Она уже решилась на смелый план отмщения в ту самую минуту, когда уверяла меня, что не будет мстить. Она созналась мне в этом после, как и в том, что боялась моих советов и упреков.
Между фразами, слышанными через тоненькую перегородку, отделявшую ее от постели, на которой ее соперница отдавалась их общему любовнику, были такие, которые имели для нее более значения, чем другие. Это было ни более ни менее, как назначение дня и часа следующего свидания. Эта барынька, Бонниве, у которой я определил все признаки самой невозмутимой холодности - подробность, которую, между прочим, Молан после грубо подтвердил мне - была, как большинство женщин этого рода, искательницей ощущений. При всякой новой интриге, эти развратницы, лишенные темперамента, страстно надеются, что на этот раз они изведают любовный экстаз, которого они вечно желают и который им не дается. После я узнал, что это она сама, не взирая на опасность или, лучше, в силу опасности - участила эти свидания, из которых каждое грозило окончиться трагически. Камилла узнала тайну настоящих отношений любовников во вторник, а в пятницу, три дня спустя, они должны были снова свидеться в квартирке. Узнав таким образом точно время этого свидания, бедная Голубая Герцогиня приняла безумное решение, созревшее в ее больном уме, ждать свою соперницу перед дверью дома, подойти к ней в ту минуту, как она будет выходить из фиакра, и высказать ей в лицо тут же, на улице, на тротуаре всю свою ненависть и все свое презрение. При мысли, что надменная г-жа Бонниве будет дрожать перед ней, как воровка, застигнутая с поличным, оскорбленная актриса испытывала трепет удовлетворительной злобы. Ее месть будет еще более полной. Гнусная ловушка, в которую заманили ее Жак и г-жа Бонниве, это отвратительное приглашение принять участие в вечере, даваемом ее соперницей, для того, чтобы успокоить мужа, сослужить ей службу. Из осторожности и чтобы не выдать себя перед мужем, г-жа Бонниве должна будет дать этот вечер, несмотря ни на что. И она, Камилла, явится. Она увидит, как та, которая украла у нее любовника, будет дрожать перед ее взором, как будет бледнеть и сам этот любовник, боясь, чтобы она не сделала какого-нибудь скандала, и этот страх двух виновных доставлял ей, уже заранее, одно из тех ужасных наслаждений, которые мысленно создает себе ненависть. Три дня, отделявшие ее от пятницы, протекли для нее в страстном ожидании. Я не видел ее в этом настроении, потому что она старательно избегала меня, боясь, чтобы я не расстроил ее плана. Но она после рассказала мне, что никогда еще с начала своей связи с Жаком не испытывала такой горячки нетерпения.
Ночь с четверга на пятницу она провела буквально, как безумная, и когда отправилась из улицы де ла Барульер в Новую улицу, то уже в течение тридцати шести часов не ела и не спала. Она слышала, что г-жа Бонниве и Жак условились явиться на свидание в четыре часа. В половине четвертого она была на тротуаре против окон маленькой квартирки, ходя взад и вперед завернувшись в свое манто, с двойным вуалем на лице, делавшим ее неузнаваемой, и не теряя из виду двери, в которую должна была войти ее соперница. В то время на углу Новой улицы и улицы Клиши была стоянка фиакров, которая и сделалась тотчас пределом ее прогулки: каждый раз, как Камилла доходила до часов этой стоянки, она могла видеть, что стрелка двигалась так же, как и она, и приближала тот момент, в который она, наконец, узнает сладость мщения. Сорок минут четвертого… Только двадцать минут ждать, а может и меньше… Пятьдесят минут четвертого, еще десять минут. Четыре часа… Они опоздали… Десять минут пятого… Никого… Стрелка показывает уже двадцать минут, а ни Жак, ни г-жа Бонниве не явились!… Что случилось?… Это опоздание, тем более необъяснимое, что у женщины того круга, к которому принадлежала Бонниве, свободные минуты на счету, - вызвало в уме Камиллы мысль, очевидность которой окончательно сводила ее с ума: любовники переменили день или час этого свидания. Они так часто имели возможность увидеться с тех пор, как она слышала, как они расточали друг другу «ты» и вели развратные речи в двух шагах от нее! Кто знает? Швейцар верно заметил ее, когда она уходила тогда, хотя она и воспользовалась, чтобы положить ключ, моментом, когда его снова не было в швейцарской и он разговаривал на дворе. Конечно, он предупредил Жака об этом посещении… Половина пятого… Все еще никого. Камилла окончательно убедилась, что напрасно оставаться долее, на этом углу тротуара, тем более, что к концу этого холодного февральского дня начал спускаться холодный и смешанный с мелким градом туман, от которого она начала дрожать. Она еще раз бросила безнадежный взгляд на окна квартиры, непроницаемые с их закрытыми ставнями, сквозь которые не пробивался еще ни малейший луч света, и собралась уходить, как вдруг, поглядев в последний раз вдоль этой коротенькой улицы, увидела остановившийся на другой стороне, против стоянки, фиакр, которого она раньше не заметила, и высунувшееся из окна лицо, вызвавшее в ней один из таких припадков ужаса, которые поглощают все силы тела и души: она узнала под наполовину спущенной сторой, неподвижно стоявшей кареты Пьера де Бонниве.