Да, это действительно был муж любовницы Молана, но уже не в смешном виде подозрительного и робкого супруга модной львицы, страдающего от кокетства той, которая носит его имя, но переносящего его ради выгод. Это был подстерегающий убийца, в котором ревность внезапно пробудила первобытного самца, животное, глаза, ноздри, рот которого, все свидетельствовало о желании убить во чтобы то ни стало. Он был тут, осматривая улицу тоже своим диким взглядом. На половину поднятый котиковый воротник его пальто придавал его рыжим волосам и красному цвету лица еще более зловещий оттенок, а голая рука его, поднимавшая шторку, чтобы было виднее, без перчатки, казалось, готова была схватить оружие, которым он готов отмстить за свою честь тут же, на этом углу тротуара, мало заботясь о том, что скажет свет и какой это будет скандал, словно Париж был лесом за три тысячи лет тому назад, в котором полугориллы оспаривали друг у друга, сражаясь каменными топорами, самку, одетую в звериные шкуры. Каким образом ревнивый муж открыл то убежище, в котором королева Анна и Жак укрывали так недавно завязавшуюся интригу? Ни Камилла, ни я, ни сам Жак так этого никогда и не узнали. Может быть, он был предупрежден анонимным письмом, но кто же его написал? У Молана было множество завистников, у г-жи Бонниве - множество завистниц, не считая более или менее вежливо спроваженных вздыхателей. Может быть, Бонниве просто прибегнул к низкому, но верному способу выслеживания? Достоверно известно, что швейцара расспрашивали, и если бы, по счастью, этот человек не оказался добрым малым, расположенным к своему жильцу, благодаря доставляемым ему этим последним отчетам в театре и престижу имени писателя, то квартирка, которая видела бедную Голубую Герцогиню такой счастливой и после такой несчастной, сделалась бы, без сомнения, местом какой-нибудь кровавой развязки. Желание трагического отмщения прочла Камилла в выражении лба, ноздрей, рта и глаз этого мужского лица, показавшегося в окне кареты, при смешанном освещении газового рожка и сумерек, выжидавшего доказательства своего позора и решившегося на немедленную расправу. Очень вероятно, что и он тоже заметил молодую женщину.
Он ее не узнал, как то доказали последующие события. Это было более чем естественно. Он видел ее всего раз не на сцене, а высокий воротник длинного манто без талии, меховое боа, несколько раз обмотанное вокруг шеи, надвинутая на глаза шляпа и двойной вуаль придавали Камилле неопределенные очертания смутной и неясной фигуры. Бонниве, если только его idee fixe допускала какие-либо размышления, вероятно, принял ее за бродящую проститутку, уже занятую своим несчастным ремеслом с наступлением сумерек. Затем он уже не обращал более на нее внимания; что касается ее, то (прелестное и благородное дитя! И какая жалость, что это существо, столь великодушное по природе, было подвергнуто слишком развращающим и слишком унизительным испытаниям) - не успела она узнать Бонниве, как ее справедливое негодование, ее безумная ревность, понятное страдание ее разбитой страсти, ее жажда отмщения все вылилось в одно чувство. Это было потрясение всего ее существа, столь же поразительное, как чудо. Она не видела перед собой ничего другого, кроме опасности, грозившей Жаку, и не ощущала никакой другой потребности, кроме желания крикнуть ему «берегись» и не завтра, не в этот вечер даже, а сейчас, сию же минуту. Несколько секунд тому назад, она сказала себе, что любовники отложили свое свидание до другого дня. Внезапно теперь сердце ее обожгла мысль: что если они только отложили до пяти часов? Если они направлялись как раз теперь в улицу, при входе в которую их подстерегал зловещий караульщик?… Мысль, что это, пожалуй, возможно, превратилась сразу, как это бывает, когда воображение работает под впечатлением опасности, грозящей любимому существу, в уверенность. Она ясно увидела Жака, шедшего в западню. В ту же минуту ею овладела, с непреодолимой силой, решимость немедленно удержать его, не теряя ни секунды. Что оставалось делать, как не бежать туда, где представлялась последняя возможность застать Жака, т. е. на площади Делаборд. Она побоялась быть замеченной Бонниве, если возьмет один из фиакров со стоянки, боялась, что он услышит ее голос, и она пустилась, как безумная, вдоль улицы Клиши, и звала экипаж за экипажем до тех пор, пока не села наконец в карету, оказавшуюся пустой, где ее вдруг осенило новое предположение и едва не заставило лишиться сознания. Что если любовники, наоборот, сошлись раньше часа, назначенного для свидания, и находятся теперь в квартире, в то время, как муж, предупрежденный даровым или оплаченным шпионом, поджидает их?