- А, он вам все рассказал! - иронически заметила Камилла, когда я увидел ее на другой день после этого разговора. Я написал ей заранее, чтобы быть уверенным, что застану ее. Я нашел ее еще более побледневшей и с глазами, горевшими от бессонницы. Она сидела в маленькой гостиной улицы де ля Барулье, все такой же посредственной, бедной и серой, которой нагроможденная мебель в чехлах набеленного полотна придавала вид комнаты, приготовленной для переезда. - Что же, он похвастался также и деликатностью, с которой его негодяйка-любовница меня отблагодарила?… Вот, смотрите, - и она протянула мне кожаный футляр с ее инициалами К. Ф., который она нервно вертела в руках в течение тех пяти минут, которые прошли со времени моего прихода. Я открыл этот футляр, в котором находился, блистая на темном бархате, массивный золотой браслет, украшенный бриллиантами. Это было одно из таких украшений, в котором работа ювелира сводится на ничто, и роскошь которого делает подобный подарок равносильным чеку или свертку золотых. Я посмотрел на браслет, потом на Камиллу таким взглядом, в котором она могла прочесть мое изумление, как могла г-жа Бонниве употребить такой способ отплаты ей за ее самопожертвование.
- Да, - продолжала актриса и с выражением отвращения, которое мне было больно слышать, повторила: - Да, да… Вот та вещь, которую я получила в тот же вечер вместе с моим манто. Это моя награда за геройство, - издевалась она. - А при первом же выходе я дам урок деликатности этой негодяйке…
- Достаточно будет, если вы вернете ей браслет через Жака, - осторожно сказал я, - Сделать сцену было бы слишком недостойно вас. Тот, кому принадлежит благородная роль, а, без сомнения, она принадлежит вам, должен выдержать ее до конца.
- Нет, - гордо сказала она, - сцены между нами не будет… Я сама этого не желаю… Я пойду к какому-нибудь ювелиру, продам браслет, потом отдам деньги в церкви на какое-нибудь богоугодное дело, и г-жа Бонниве вместе со своим меховым жакетом получит две бумажки: расписку ювелира и записку от священника со словами: Получено для бедных от г-жи Бонниве столько-то… Эта гнусная история послужит, по крайней мере, тому, чтобы положить дров под угасший очаг и каравай хлеба на пустой стол…
- А если муж будет там, когда придет посыльный? - спросил я.
- Пусть выпутывается, как знает, - отвечала Камилла, и злая искра промелькнула в ее голубых глазах, потемневших почти дочерна. - Неужели вы думаете, что я Шевельнула бы пальцем для того, чтобы спасти ее третьего дня, если бы не надо было этого сделать для спасения Жака? Ах, этот Жак! Он даже не пришел сегодня справиться о том, как я себя чувствую… А он знал, однако, что два вечера к ряду я была не в состоянии играть… Он знает меня, знает, что сильное волнение делает меня больной. Винцент! - прибавила она, взяв мою руку в свою дрожащую ручку, - не любите никогда!… Слишком безумно иметь сердце в этом безжалостном свете… Не прислать даже записки, двух слов на своей карточке, не оказать даже этого маленького знака внимания, оказываемого всякой знакомой больной женщине…
- Вы несправедливы, - сказал я. - Он боится встретиться с вами. Это очень естественно. Он слишком хорошо сознает свою вину перед вами, и вы видите, что он прислал меня узнать, как вы себя чувствуете…
- Нет? - сказала она, печально качая головкой, - он пришел к вам потому, что вы были ему для чего-нибудь нужны… Признайтесь мне, для чего?… С самого первого дня я говорила вам: вы не умеете ни лгать, ни хитрить.
Боже, как было бы хорошо любить такого, как вы, не дружески, как я вас люблю, а иначе!… Ну, признавайтесь, что у вас есть поручение от Жака ко мне…
- Ну, да, - отвечал я, после минутного колебания. В этой странной девушке было столько прямоты, таким редким благородством веяло от всего ее существа! Хитрить с ней показалось мне недостойным, и я передал ей просто и с грустью поручение, которое мне навязал Жак: я считал, и совершенно основательно, что лучшим средством воздействовать на нее будет простая передача фактов без лишних фраз; я чувствовал всю жестокость этого нового требования Молана, но вместе с тем сознавал и его необходимость. Когда я кончил, ее голубые глаза были полны слез.
- Итак, - сказала она с более горьким выражением и с улыбкой разочарования, в которой было еще столько любви, но навеки отравленной презрением, - он думает только о том, чтоб снова спасти эту женщину Он считает, что я еще недостаточно пожертвовала собой. Это, впрочем, логично. Когда начнешь, как начала я, надо дойти до конца… я дойду… И со складкой решимости на лбу, с холодным выражением глаз и нехорошим выражением рта она продолжала: - Хорошо, Винцент… Вы передали мне его слова, и я вам очень благодарна. Я знаю, чего вам это стоило! Но вы должны быть со мной откровенны. Вы обещаете, мне, передать ему в точности мои слова, не правда ли?… Скажите же г. Молану, что я буду играть у г-жи Бонниве, как было условлено, да, я буду играть там, и никто, понимаете, никто не будет догадываться с каким чувством… Но это с одним условием, передайте ему это хорошенько, что если он нарушит его, то и я от всего отступлюсь; я запрещаю ему, слышите, я запрещаю ему писать мне и говорить со мной до этого и после. У этой женщины он может обменяться со мной приветствием настолько, насколько это будет необходимо, чтобы не обратить на нас внимания. Вот и все. Я больше знать его не хочу, понимаете… После этого последнего поступка он умер для меня… Может быть, я и сама от этого умру, - прибавила она задыхающимся голосом, - но это кончено…