- Улица Линкольн, 23, слышите? Разве вы должны слушать приказания этого господина? - и, обратясь ко мне: - Винцент, - сказала она, - если вы не помешаете этому господину, - и она указала на Жака, - попытаться сесть в мою карету, то я позову полицейских…
Силуэты двух полицейских мрачно вырисовывались под одним из фонарей подъезда, и хотя этот маленький разговор был очень короток, но шум голосов уже заставил некоторых из кучеров, сидевших на козлах экипажей, наклониться. При этой угрозе Жак не осмелился повернуть ручку дверцы, на которую он уже положил свою руку. Он отступил на шаг, и карета двинулась вперед, причем голос Камиллы повторял:
- Улица Линкольн, 23, - живо!
- Ну, что? - сказал я после некоторого молчания Жаку, неподвижно стоявшему на тротуаре.
- Ну, что ж, она догадалась о том, что ее ожидает, - резко отвечал он, - и убежала… Будь спокоен. Что отложено, то еще не потеряно. Улица Линкольн? К кому могла она поехать в улицу Линкольн? 23? 23?…
- Она дала этот адрес наудачу, - сказал я, - чтобы возбудить в тебе ревность и заставить тебя думать, что она отправилась на какое-нибудь свидание… Она наверно отдала кучеру другое приказание, как только завернула за угол.
- Во всяком случае мы можем сами туда отправиться и убедиться, - отвечал он. - Если она уже взяла себе любовника и позволила себе сыграть со мной ту штуку, которую сыграла, ты должен согласиться, что она страшная негодяйка…
- Нет, - отвечал я, - несчастное дитя, с которым ты слишком дурно обращался и которое довел до безумия… если бы она и взяла любовника, что это доказало бы, как не одно из тех отчаяний, в которые женщины впадают и в которых все летит кувырком. Такой поступок иногда является самоубийством, но она этого не сделала, я ручаюсь в том… Она слишком горда…
Мы тоже, обмениваясь этими несколькими фразами, сели в проезжавший мимо фиакр и в свою очередь катили по направлению улицы Линкольн. В эту минуту я был занят только одной мыслью: узнать, не заставили ли жестокости, жертвой которых была Камилла, действительно принять какое-нибудь ужасное решение? Мне вспомнились те фразы, которые она говорила мне в первый мой визит в скромную квартирку улицы де ла Барульер, насчет испытываемых ею искушений роскоши, и я слушал, как бы сквозь сон, как философствовал Жак по своему обыкновению, потому ли, что в нем действительно сильнее всего говорил дух Триссотэна, или потому, что он не хотел высказать передо мной собственного беспокойства. Такие развратники, как он, всегда самым искренним образом возмущаются, если любовница, которой они самым хладнокровным образом изменили, находит им заместителя. Еще менее готовы они допустить, что кто-нибудь догадывается о терзающей их злости при подобном оскорблении. Поэтому он перестал жаловаться и начал отвлеченный разговор с присущей ему ясностью. Умы, которые, как его, приучены к наблюдению, обладают даром функционировать почти механически, несмотря ни на какие потрясения. Молан, я думаю, будет диктовать свое сочинение, и удачное, в минуту агонии!…
- Во всяком случае эта негодяйка Камилла доставила нам любопытный документ. Ты, ведь, также смеешься на тем, что писатели претендуют на раздвоение личности? Знаешь ли ты, о чем я думал в ту самую минуту, как она подходила к нам, произнося знаменитый стих:
Я отдавал себе отчет в том, что это не произвело впечатления. Эффект так-таки и пропал; на сцене он всегда удается… Почему? Я сейчас же нашел, что причина этого лежит в великом законе ракурса, господствующем на подмостках. Ты следишь за моей мыслью? Для того, чтобы в жизни подобный намек мог произвести настоящее действие, надо было бы, чтобы все присутствующие были посвящены в закулисную сторону драмы, эпизодом которой он является.
На сцене мы всегда допускаем, что это так и есть, вот что я называю ракурсом. Зритель всегда предполагает, что действующие лица на сцене знают о данном положении все то, что ему самому известно. Ты понимаешь? Вот это-то и есть та настоящая точка, которая указывает границы между грубой действительностью и реальным ее изображением. И это к счастью, - прибавил он, весело смеясь: он был доволен своей теорией. - По счастью, эта глупая «Голубая Герцогиня», не прошла курса эстетики. Она вела себя так, как вели себя коммунисты, когда они хотели взорвать Пантеон. Я был по близости. Я так хорошо помню наш страх. Все погреба были полны пороха. Мошенники пустили электрический ток, но забыли изолировать проволоку!… И все это электричество вернулось, как вернемся и мы все, в землю, et in pulverein reverteris… Но пусть это будет как можно позднее и не от руки Пьера де Бонниве!…