- Ты пришел навести справки, не правда ли? Ты вел себя так гнусно, что бедная Камилла теперь окончательно погибла! Я был у нее сегодня утром и узнал, что она не ночевала дома. Мы знаем, где она была. Вот последствия твоего эгоизма. Но эта гнусность зачтется тебе, если существует на свете справедливость. Это преступление, слышишь ты, преступление играть так искренним сердцем и довести его до того, до чего ты довел…
- Оставь меня в покое, - быстро прервал он, пожимая плечами. - Когда молодая девушка берет любовника, это значит, что она возьмет и двух, и трех, и четырех, и т. д. Если бы Камилла была порядочной девушкой, то сказала бы мне, когда я стал за ней ухаживать: «Хотите жениться на мне? Нет? Так прощайте». Она мне этого не говорила, тем хуже для нее!… К тому же, если я дурно поступил с ней, то мне кажется, что мы квиты: за гнусность было отплачено гнусностью, ее вчерашняя штука стоит всех моих…
- А, сцена из «Адриенны»! - вскричал я. - Ты вспоминаешь о ней, чтобы постараться заглушить свои угрызения, вместо того, чтобы оплакивать всем существом твоим то нравственное убийство, которое ты совершил…
Ну, что же, поговорим о ней! Какие такие тяжелые последствия вызвала она, которые ты бы мог противопоставить разбитой жизни и навеки опозоренной душе? Разве Бонниве выгнал свою жену? Разве он послал тебе своих секундантов? Нет, скажу и я тебе в свою очередь: запрещаю тебе сравнивать те пять скверных минут, которые ты провел, и заслуженно, с тем помешательством, которое овладело бедной девушкой и погубило ее на всю жизнь…
- Какой пыл! - возразил он с иронической улыбкой. - Какое красноречие! Нам желательно высказаться откровенно! Изволь… Ты злишься на меня за то, что у тебя не хватило храбрости предложить себя на место Турнада, вот она, истина-то где… Не отрицай! Я тоже что-нибудь да понимаю, мой бедный Ла-Кроа… Нам незачем говорить друг другу горьких слов, лучше переменим разговор. - Потом, помолчав, он продолжал: - Я, впрочем, не сержусь на тебя и в доказательство буду Опросить тебя об одной услуге… Угадай, откуда я сейчас пришел?
- От этой негодяйки Бонниве, разумеется… - отвечал я. Я твердо решил кончить наш разговор ссорой и выискал фразу, которая, по моему мнению, должна была сильнее всего его задеть. Гнев мой сменился изумлением, когда я услышал его насмешливый ответ:
- От этой негодяйки Бонниве, совершенная правда. Ты ее сильно ненавидишь, не правда ли? Ты находишь, что я поступил страшно гнусно, пожертвовав для нее Камиллой?… Ну-с, - продолжал он таким странно резким тоном, который дал мне понять, что и с этой стороны происходит что-то новое и вполне неожиданное, - так я пришел просить тебя помочь мне отмстить ей… Это тебя удивляет?
- Сознайся, что удивляться есть чему, - отвечал я. - Ты расстался со мной в одиннадцать часов вечера, думая только о ней, возмущаясь против Камиллы ради нее. Сейчас ты называл гнусностью безумную выходку этой бедной девушки, потому что она…
- И я не беру своего слова назад, - прервал он еще с большей живостью. Наступило новое молчание. Я мог видеть, что в нем происходит борьба весьма противоположных чувств. То, что он намеревался мне сказать, заставляло слишком страдать его самолюбие. С другой стороны, это же самое самолюбие требовало той немедленной отместки г-же де Бонниве, о которой он мне говорил и в которой я один мог оказать ему успешное содействие.
Но этот человек, обыкновенно так хорошо владевший собой, был слишком потрясен оскорблением, перенести которое ему было тяжелее, что он совсем не был к нему подготовлен. Негодование одержало верх, и он продолжал шипящим голосом, в котором слышалась неподдельная искренность: - Да, гнусность, я настаиваю на этом, и я почти рад, что могу на этом настаивать, потому что это даст мне некоторые права на нее… Послушай, - продолжал он, кладя свою руку на мою и сжимая ее по мере того, как он говорил: - Итак, я отправился сегодня к г-же де Бонниве, и тотчас после завтрака. Я беспокоился. Хотя ты знаешь прекрасно, что женщины, как кошки, всегда умеют упасть прямо на ноги и что у них всегда имеются в распоряжении средства провести мужа, который их любит, если они того пожелают и как они пожелают, - ты понимаешь? - иногда все же проявляешь смешную заботливость!… Я боялся, не сделал ли Бонниве сцены своей жене после вчерашней выходки Камиллы… ты можешь полюбоваться моей глупостью на этот раз, и не будешь упрекать меня больше за недостаток сердца. В первый раз, что я послушался его, этого глупого сердца, и как это вышло удачно!… Итак, я являюсь и меня принимает, в известной тебе маленькой гостиной, женщина, лежащая на кушетке в воздушном капоте. Ты представляешь себе: кружево, окутывающее головку, как раз достаточно света, чтобы придать воздушную, призрачную прелесть, самую идеальную и способную очаровать любовника, которому собираются дать отставку… Слушай дальше: «У вас мигрень?» спрашиваю я. «Немудрено было ее получить, - отвечала мне она, и, взглянув на меня глазами, выражения которых я не могу тебе передать, глазами, в которых было столько холодной и ядовитой ненависти и ярости: - Какая наглость с вашей стороны, - продолжала она, - явиться сюда после Того, что произошло вчера…» Я был так озадачен этим приемом, что не нашел, что ответить. Она обвиняла меня в том оскорблении, которое ей нанесла Камилла!