Надо было быть слишком рассеянным или сосредоточенным человеком, чтобы, проходя мимо нее, не взглянуть на нее. Это была женщина в полном расцвете красоты, развившейся с годами, из бутона превратившейся в пышную розу. Но привлекательнее всего были ее глаза. Вся душа светилась в этих почти голубых, но в то же время и не вполне голубых глазах. Они были такого металлического цвета, которому нет названия.
Да, вся душа этой женщины сосредоточилась в глазах, когда она подняла их к Утешителю страждущих, беспокойных, измученных, к этому Богу - покровителю влюбленных, каким женщины любят воображать Его. Эти глаза светились необыкновенной невинностью и придавали всему лицу выражение почти детское, удивленное, подобное тому, какое светится на лицах маленьких девочек, когда они в полдень выходят из школы, болтая и держа друг друга за руки.
В этих глазах искрилась также и неудержимая нежность, страстное желание помочь, любить, раздавать, как милостыню, сокровища сердца.
Послушница зажгла все лампы капеллы, стала на колени перед алтарем и несколько времени молилась со смиренным видом. Затем она преклонила колени перед дароносицей и вернулась в ризницу. В тишине капеллы раздался шум затворившейся двери и заставил кающуюся опомниться от ее гипноза. Она встала, застегнула свою накидку и в свою очередь направилась к ризнице. Это была комната, отделанная светлым деревом; она напоминала собою кладовую белья. Послушница была еще здесь и занималась разборкой платья маленьких певчих; она улыбнулась ей приветливее чем в первый раз, когда ей не позволяла сделать это святость места; у монахинь есть уставы даже для улыбок.
- Здравствуйте, сестра Зита. Аббат Гюгэ у себя?
Сестра прошептала, как в исповедальне:
- Вероятно… Я видела, как три четверти часа тому назад г-н духовник вернулся и не видала, чтобы он выходил снова.
- Он может меня принять?
- Если вам угодно подняться… Но это не час исповеди г-на духовника.
- О, я пришла не для исповеди!
Прихожанка ждала более определенного ответа; но сестра Зита, полагая, без сомнения, что она и без того уже сказала достаточно на сегодня, снова занялась переборкой платья и молчала. Тогда молодая женщина решилась и с уверенностью человека, которому хорошо знаком дом, вышла из ризницы в дверь противоположную клиросу.
Охватившая сырость заставила ее завернуться в накидку; дверь выходила на небольшой дворик и ветер заносил дождь под арку. Посредине четырех дорожек, посыпанных песком, но мокрых от дождя, возвышался квадрат, обсаженный кустами, откуда виднелась какая-то статуя. Две такие же статуи стояли по углам; у цоколей их были привешены два цветных фонаря. Дворик был освещен этим колеблющимся светом да отраженьем нескольких окон.
Молодая женщина быстро пробежала под аркой и поднялась в первый этаж. Перед ней была обитая дверь; она отворила ее, затем постукалась во вторую, уже не обитую ничем.
- Войдите! - произнес мягкий голос несколько в нос.
Она вошла. Седая голова показалась из-за бюро красного дерева, затем встал высокий человек.
- М-me Сюржер!… Какой приятный сюрприз… Садитесь же, пожалуйста, моя милая барыня.
Священник указал ей на кресло. Это был человек высокого роста, но хорошо сохранившийся, несмотря на свои шестьдесят лет. Комната, оклеенная простыми обоями, незатейливая обстановка, обыкновенная железная кровать, видневшаяся из-за драпировки, представляли резкий контраст с очень ценными предметами, украшавшими камин, мебель и даже стены. Госпожа Сюржер села. Аббат взглянул на нее через очки и повторил:
- Какой приятный сюрприз! Что же привело вас сюда в такой час? Ничего серьезного не случилось в вашей милой семье, я надеюсь?
- О, нет, - сказала г-жа Сюржер, - только я проезжала Санкт-Петербургской улицей, возвращаясь от одних знакомых. Я вошла в капеллу. Сестра Зита сказала мне, что вы дома… и я…
Священник наклонил голову, как бы соглашаясь с этим придуманным объяснением; он прекрасно знал, что сейчас же услышит другое, правдивое: без сомнения, какой-нибудь грустный любовный грех!… Он подождал с минуту, но так как она не продолжала, то он прервал молчание.