- Посмотрим, дорогая дочь моя, доверьтесь мне… Говорите… Вас слушает исповедник.
И как бы для того, чтоб воспроизвести обстановку исповедальни в тихой, темной церкви, где решетка отделяет лица, он отставил лампу, уменьшил свет и приложил платок к щеке, прикрывая им глаза.
- Я вас слушаю.
Она заговорила, начав издалека, как делают это все женщины, останавливаясь на подробностях, вскользь касаясь фактов…
- Вам известны, отец мой, мои отношения к мужу. Я много страдала из-за него, потом решила не жить с ним… Ввиду его болезни в этом не было ничего необыкновенного. Мы жили спокойно вместе и присутствие г-на Эскье, нашего общего друга, смягчало обстоятельства. Конечно, подобная жизнь далека от идеала, который составляет себе молодая девушка, выходя замуж… но ее можно переносить…
Священник мягко навел ее на главную тему.
- Да, дорогая дочь моя, я знаю все это. И что же, разве случилось что-нибудь новое в вашей жизни? Разве г-н Сюржер изменил свои отношения к вам? Разве?…
Одну минуту он подозревал этот оскорбительный возврат нежности, который мужья выказывают иногда к оставленным ими женам, тот возврат, которого они боятся более чем холодности и переживая который, идут за советом к священнику и доктору.
Г-жа Сюржер поняла его.
- О, нет!… - ответила она. - Слава Богу, нет!…
Она хотела снова начать прерванную исповедь, но не могла и, закрыв лицо руками, она произнесла решительно и быстро:
- Это… это Морис Артуа, молодой человек, о котором я вам говорила… сын бывшего компаньона моего мужа, тот самый, который теперь живет в павильоне…
Аббат подумал:
«Я был прав в моем первом предположении».
И чтобы облегчить признание, он произнес громко, с остановками, подыскивая выражения:
- Этот молодой человек, живя около вас, вероятно был очарован вашей… симпатией, вашим мягким характером, мое дорогое дитя?… Он за вами ухаживал, преследовал вас…
Она не перебивала его, своим молчанием как бы побуждая его говорить. Слезы высохли на ее ресницах.
- Без сомнения, - продолжал аббат, тем ровным тоном, который обезличивает слова, смягчает их, почти уничтожает, - без сомнения, это молодой человек без всяких религиозных правил и мысль о прелюбодеянии (он умышленно подчеркнул это слово) не пугает его?
Она быстро его перебила:
- О, нет, отец мой, не говорите этого… Уверяю вас, что бедный мальчик ни в чем не виноват… или, по крайней мере, не более меня… Боже мой! Я не знаю, как это случилось. Я нередко видалась с ним и не обращала на него никакого внимания. Он жил со своей матерью в Канне…
- Она испанка, не правда ли? - спросил аббат. - Очень элегантная барыня, вечно больная?
- Да, он потерял ее вот скоро два года; это было для него первым ударом. Мы не видали его несколько месяцев; он уехал в Италию и не хотел возвращаться. Но тем не менее, он вернулся в прошлом феврале и почти тотчас же случились эти ужасные события… лопнул английский банк, в котором находилось все состояние его отца, потом он выстрелил в себя из револьвера, думая, что окончательно разорился. Молодой человек узнал все это в один день. Он опасно заболел, мы его взяли к себе и ухаживали за ним.
- А затем?
- Затем он стал жить с нами, конечно… или вернее с г-ном Эскье, но обедает у нас… Бедный мальчик! - смягчалась она при воспоминании, - если б вы видели его в эти минуты! Невозможно было не пожалеть его. В двадцать четыре года узнать в один день о самоубийстве отца и о разорении…
- Полное разоренье?
- К счастью, нет. Сначала мы все так думали… Он получил кое-что по векселям. Теперь у Мориса остается двенадцать тысяч годового дохода.
- Двенадцать тысяч! - воскликнул аббат. - Но ведь это почти богатство для молодого человека, который может работать.
- О, примите в соображение, что его воспитывали как принца и что он рассчитывал на сто тысяч франков годового дохода. Его не готовили к службе… Это артист… Он сочиняет музыкальные композиции, пишет стихи… Тогда, с отчаянья, он опасно заболел. Что-то вроде менингита… Поправлялся он очень медленно. Сама того не сознавая, я привязалась к нему в это время. Когда ему сделалось лучше, мы стали вместе выезжать, вместе проводили вечера… Теперь… он совсем поправился… он немножко нервен, раздражителен, но привычка взяла свое и мы не расстаемся.
Она остановилась. Ее мысль блуждала в воспоминаниях об этих прогулках вдвоем; Морис сидит против нее в коляске и они идут шагом вдоль бульваров, кишащих веселой и озабоченной толпой народа. В голосе аббата Гюгэ звучала неподдельная грусть, когда он спросил: