Клара была высокого роста, менее красива, чем Жюли, с тонкой талией и не вполне еще развившейся фигурой. При необыкновенной свежести кожи, при худобе рук и шеи, в ней было что-то юношеское, весеннее. Ее находили скорее оригинальной, чем красивой, кожа была слишком бела, волосы слишком черны, глаза до того темны, что почти не было видно белка, пунцовые губы обнаруживали два ряда мелких синеватых зубов. Она казалась в одно и то же время нежной и мускулистой, своевольной и застенчивой.
Она произнесла своим странным голосом:
- Я вас не обеспокою?
- Нисколько. Войди, милая.
Г-жа Сюржер обернулась и поцеловала Клару.
Она очень любила дочь Эскье, ее лучшего друга и интимного свидетеля ее супружеской жизни.
Кларе едва исполнилось пять лет, когда Эскье овдовел. Жюли, которая страстно мечтала сделаться матерью, отдала девочке все сокровища затаенной в ее сердце нежности. Клара любила ее в свою очередь, но ей не нравилось, когда ее ласкали и она инстинктивно пряталась. Это была одна из тех детских историй, которые забавляют и старших, и младших в семье, когда ее, маленькую, бывало поцелует кто-нибудь из посторонних, она пойдет в уголок гостиной и тотчас же вытрет себе щеки. Теперь, в семнадцать лет, молодая девушка уже не вытирала себе щек, но сохранила серьезную, сдержанную наружность; она говорила мало, скупо высказывала свои мысли, как будто у нее была какая-то тайная мечта, какой-то секрет, которым она ни с кем не хотела делиться.
В настоящую минуту она внимательно осматривала Жюли.
- Как вы красивы! - сказала она.
- Ты находишь?
Г-жа Сюржер взглянула на себя в зеркало и подумала; «Она права, я красива».
На ее, еще недавно заплаканном лице, уже было обычное светское выражение, свойственное даже самым искренним женщинам, сквозь эту маску не просвечивает ни внутренняя личность человека, ни горе, ни страх, ни нежность, ничто.
- Ты тоже красива, - сказала она, окинув взглядом молодую девушку. - Чтоб остаться красивой даже в таком уродливом костюме…
Девушка покраснела.
- Ты будешь восхитительна, когда мы тебя оденем как следует. Выпуск назначен в феврале?
- В начале марта…
- Ты рада?
Она сделала неопределенное движение. Откровенно говоря, прислушавшись к своему сердцу, она не ощущала особенной радости. Сколько молодых девушек охотно отказалось бы от знакомства с светской жизнью, чтоб только никогда не расставаться с тихим уголком, где протекло ее детство!… Клара знала только, что этот выход из монастыря даст ей возможность видеть чаще кого-то, кого ей хотелось и вместе как-то страшно было встречать. Но это было ее тайной.
Она заявила решительным тоном женщины, которая понимает и заранее принимает роль, какую ей придется играть в жизни.
- Не особенно рада, но это необходимо, не так ли? Горничная осторожно вошла в комнату.
- Сударыня, - сказала она, - немка Хело сказала мне, что барин с г-ном Эскье ждут вас внизу с нетерпением.
- Поскорей, Мари, носовой платок… Клара, предупреди Мориса, чтоб он сошел вниз. Он в моховой гостиной.
Легкая краска выступила на бледных щеках молодой девушки. Она колебалась.
- Мы предупредим его дорогой, - сказала она.
Они были готовы и вышли из комнаты, держась за руки. У входа в моховую гостиную г-жа Сюржер толкнула приотворенную дверь.
- Морис, обедают!
Она казалась совершенно спокойной; присутствие Клары ободряло ее.
Морис тотчас же вышел. Она не могла удержаться, чтоб не окинуть его нежным взглядом, преобразившим ее лицо, взглядом ненасытной любви, желавшей сразу поглотить все любимое существо… Маленький, худой, удивительно красивый, с экзотическим типом лица, Морис был похож на арабского принца, одетого по последней лондонской картинке. Его матовый цвет лица оживлялся черными шелковистыми волосами, усами и легкой бородой; чудные светло-карие глаза придавали этому восточному типу живость, беспокойство и нервозность уроженца юга. Это был один из тех мужчин, которые обаятельны и в то же время страшны для женщин и которые в жизни предназначены скорей для преклонений, чем для любовных приключений.
С озабоченным, недовольным видом он поклонился г-же Сюржер, не ответив улыбкой на ее улыбку.