— Послушай, Август, тебе не кажется, что пришла пора нам уже объясниться? — не выдержав, перебил я его словоизлияния.
— Не совсем понимаю, на какую тему, но… изволь, — после некоторого колебания тихо произнес фон Мерк.
— Мы никогда с тобою не обсуждали это, но, уверен, время настало, — мучительно подбирая слова, начал я. — Скажи откровенно, как ты относишься к Полине Матвеевне?
Фон Мерк долгое время молчал, этак задумчиво подрыгивая ногою и рассматривая игру пузырьков в бокале. Очевидно было, что отвечать ему не очень-то хотелось и он по привычке проигрывал в голове варианты своих ответов и их возможные последствия. Оторвавшись, наконец, от созерцания шампанского, он поднял на меня свои холодные голубые глаза и неохотно молвил:
— Она чрезвычайно мила и непосредственна, но едва ли может меня заинтересовать, если ты об этом…
— Ты сейчас искренен со мною?! — вскочил я.
— Ну разумеется, — усмехнулся барон, посмеиваясь над моею горячностью.
— Господи, Август, ты не представляешь, какой камень снял с моей души! — кинулся я обнимать его. — Я полюбил ее, и даже не представляю, чтобы я делал, если бы ты испытывал к ней те же чувства! Как твой друг я должен был бы уступить тебе и не мешать вашему счастью, но что бы я тогда делал со своим сердцем?
— Полноте, Павел, ты как дитя, — снисходительно похлопал меня по плечу фон Мерк. — Да разве в Петербурге только одна девица на выданье? Да и потом, рановато нам еще думать об этом.
— Как ты можешь так говорить? — накинулся я на него. — Она — единственная, она — просто прелесть! А сейчас не обидишься ли ты, ежели я покину тебя?
— Лети, лети, коли невтерпеж. — Август слегка подтолкнул меня к дверям и показал на прощание язык. О, мой добрый друг! Как я был признателен ему тогда!
Свистнув у дома «ваньку», я помчался к знакомому дому на Мойке, заранее предвкушая встречу с Полиной. Ветер безжалостно бил мне в лицо вперемешку с ледяным дождем, но я, казалось, не замечал его, со стороны, вероятно, напоминая помешанного. Встреченный стареньким слугою, я попросил его доложить обо мне генералу, и был сопровожден в гостиную, где с нетерпением ожидал появления Матвея Ильича.
— А, подпоручик, — радушно воскликнул Кашин, жестом прося меня усаживаться поудобнее. — Слыхал, будто уезжали вы на родину по болезни родных?
— Да, благодарю вас, матушка поправляется, — пытаясь обуздать охватившее меня волнение, как можно спокойнее отвечал я. — Все ли у вас благополучно? Погода ужасная, надеюсь, все здоровы?
— Бог милостив, все здоровы, — несколько сник генерал. — Да вы, верно, голубчик, не меня, старика, пришли проведать, а Полину? Ну-ну, вижу по глазам, меня, брат, не проведешь! Сейчас прискачет, ланюшка моя… Ты вот что, друг мой, — несколько интимно склонился ко мне Кашин, понизив голос. — Просьба у меня к тебе есть, правда, несколько деликатная… — Он замялся. — Что-то неладно с ней в последнее время, ипохондрия какая-то, что ли, черт ее задери. Но ты пойми, одно дело — грустить в тридцать лет, а тут — совсем еще девочка, казалось бы, живи да радуйся, ан нет! — Матвей Ильич негодующе прихлопнул себя по ляжкам. — Так вот, попросить тебя хочу. Человек ты, я вижу, простой, душевный, и к дочери моей с симпатией относишься… Порасспроси ее, может, тебе что скажет? Я уж говорил с Владимиром, да не открылась она ему, как он ни хитрил.
— Матвей Ильич, — с жаром произнес я, — поверьте, для вас и Полины Матвеевны я готов решительно на все. Мы не так давно знакомы, о чем я весьма сожалею, но, прошу верить мне, готов сделать все, что только может зависеть от меня ради ее благополучия и счастья!
— Верю, братец, верю, — успокоенно откинулся в кресло генерал. — Но ты, однако ж, того!.. — Он шутливо погрозил мне пальцем. — Голову ей не морочь, не до глупостей сейчас! Ладно, пойду, сам ее кликну!
И вот, наконец, тихим, почти воздушным шагом в гостиную вошла та, которая уже несколько недель заставляла трепетать мое несчастное сердце. Увидев Полину, я сразу же отметил ее необычайную бледность, впрочем, удивительно к ней идущую, и какую-то сурьезность. Удивляясь невнимательности обычно проницательного фон Мерка, я, пылая, подошел к ней и почтительно прикоснулся губами к ее почти фарфоровой руке, с трудом ограничивая себя одним поцелуем.
— Рада вашему возвращению, Павел Никитич, — сдержанно улыбнулась Полина. — Papa уже сообщил мне, что с вашей матушкой все хорошо, позвольте мне разделить с вами это облегчение. К тому же, не стану скрывать, мне немного не хватало вашей искренности и открытости.