— Сними-ка босоножки! — приказал Кристине.
Они ступили в воду, подошли к самому большому валуну с отшлифованным волнами боком.
— Наклонись! — снова приказал Паулюс. — А теперь веди своим пальцем по этой канавке.
Криста медленно провела сверху вниз, потом наискосок справа налево и слева направо.
— Какую букву написала?
— К, Кристина.
— Теперь гляди.
Паулюс пальцем своей правой руки обвел букву П.
— Паулюс, — произнес он и чуть торжественным голосом добавил: — Мы расписались, Криста, на камне.
— Мы расписались, — повторила Кристина, глядя на кончик своего пальца.
— Никто не сотрет. Навеки.
— Навеки.
Ночью Кристине снился Паулюс. Проснулась, чувствуя, что щеки горят, вслушалась в тишину. Казалось, где-то далеко над озером раздается тюканье. Нет, спохватилась она, это в ее висках стучат молоточки. Глядела в темноту, видела только Паулюса и уже с нетерпением ждала свиданья в условленный день.
Весь этот год Паулюс постоянно навещал ее. Заходил домой, не стесняясь матери. Все-таки он был учителем! Когда снова настала весна и у Кристины начались выпускные экзамены, он однажды, как год назад, спросил:
— А дальше что?
Не только Кристину спросил. И Криста, как год назад, ответила:
— Не знаю.
Они долго-долго молчали, словно ждали ответа от тишины.
— Весь наш дом на моих плечах, — заговорил Паулюс. — Отец с кровати не встает, братья… Но ты не думай, что я… что я не самостоятелен. И все-таки я не смею тебе предложить — давай поженимся, Криста.
Мать не раз спрашивала напрямик: «Чем кончатся эти ухаживания Паулюса?» — «Свадьбой! — отвечала Кристина весело, беззаботно, словно и впрямь все уже давно решила. — Вот кончу школу и — замуж». Однако сейчас, услышав это из уст Паулюса, испугалась. Господи! Замуж? Уже замуж? «Не спешите, девочки мои, не закрывайтесь на кухне», — приплыли слова.
— Даже если бы ты согласилась, мне было бы тревожно: не обижаю ли я тебя, не обкрадываю? Ведь твоя мечта — вуз.
— Хотела бы учиться дальше… — ответила Кристина, задыхаясь, словно озеро переплыла и, наконец, ухватилась за ветку ивняка.
— Я буду последним эгоистом, если стану тебя отговаривать. Но, Криста, Криста… — он стиснул зубы и тут же с надеждой улыбнулся: — Я верю, Криста, ты никогда не забудешь, что мы расписались на камне.
Мать встала на дыбы. Пошла бы работать, говорила Кристине, всей семье стало бы легче. Чем я тебе помогу? Ничем не смогу поддержать, пропадешь одна. Как нарочно забежала тетя Гражвиле. Она давно работала в Вангае, но ютилась у чужих, в соседней деревушке. Увидела, что Кристина сама не своя, и подлила масла в огонь: раз есть желание, тянись к учению, детонька. Если мать не поможет, я подсоблю по возможности. Мать сердилась, ругалась, даже расплакалась. У Кристы опять голова кругом пошла, даже местечко подыскала — с пятнадцатого августа выходить на работу, однако через неделю, побросав в сумку что подвернулось под руку, выбежала на дорогу и остановила проносящийся мимо грузовик.
— В Вильнюс! — крикнула и даже голоса своего не расслышала.
Острый нож цокал по досочке.
— Недели две назад — а может, и три, не скажу точно, — твоя сестра заезжала. Виргиния.
Кристина смотрела на умелые, проворные руки тети Гражвиле. Тридцать лет они чистят до блеска палаты, меняют и поправляют постельное белье, носят судна и утки, кормят, поят, гладят лежащих больных. Они всегда ласково прикасаются к любой чепуховине, любовно берут и дают, все делают осторожненько, но и быстро.
— «Жигулек» так и блестит, белыми шкурами выстелен, одна катается, и впрямь как королева.
Смахнула порубленный салат в миску, посыпала солью, вытерла руки.
Добрые женские руки, казалось, никогда не ведали усталости. Но неведома им и легкость тельца собственного ребенка и мощь мужских объятий, потому что руки эти все ждали и ждали объятий единственного, вроде бы неприметного, но бойкого парня, окрещенного редким именем Бенедиктас.
— Спрашиваю, где муж, раз одна летаешь. Дескать, с шофером на рыбалку укатил. У мужа своя жизнь, у меня своя, мол, мы друг другу не мешаем. И так люди живут. Детей не завели, свекровь по дому все делает, вот и шастают.
Бенедиктас в то лето деревянным молотком постукивал по листам жести, иволгой насвистывал со стропил избы, напевал весело. Когда Гражвиле выходила во двор, примолкал и, забыв о работе, заглядывался на нее. За столом кусок вставал Гражвиле поперек горла — глаза парня так и обжигали ее. Выбегала из дому, держалась от Бенедиктаса подальше, но укрыться от него не могла.