— В поселок не гонят? — спрашивает Каролис.
— Уже, мелиорация. И участок выделили. Может, в избу?
— Стоит ли, — колеблется Каролис, озираясь вокруг. — Где муженек?
— Это ты мне скажи. В деревне мог видеть. В канаве, часом, не валяется?
— Я полем шел.
— Это уж нет, там моего не встретишь. Не один он такой, могу себя утешить. Едва рубль схватили, едва копеек наскребли, знай глушат в складчину.
Каролис даже доволен, что не придется встретиться с Швебелдокасом. Пускай хлещет себе на здоровье! Хотя какое там у него здоровье, если каждый божий день пьет уже столько лет.
— Председатель хотел силком увезти моего в этот ихний лекторий, дескать, вылечим. Не дала. И не дам, не дождутся. Попьет, попьет и авось перестанет, говорю. Как по-твоему, Йотаута?
— Только бы не загорелся ненароком.
— Упаси господь! Типун тебе на язык, Йотаута.
— А как Багджюс? Полыхнуло пламя изо рта, и крышка.
— Нашел с кем сравнивать. Тот-то ведь был последний пропойца, в одиночку лакал, а мой обязательно в компании. Да и Багджюс, если б один тогда не пил, по сей день бы жил. Когда такое случается, когда голубой огонек покажется, надо прямо в глотку помочиться, сразу погаснет.
— Болтают.
— Я-то знаю, не думай. У моего как-то… У тебя дело к нему есть?
— Да как тут сказать… — теряется Каролис, щупая карман с мешком.
— Да ты говори, говори, Йотаута.
— Понимаешь, просьба у меня такая…
— Давай в дом зайдем, Йотаута. Зайдем все-таки.
— Нет, я только спросить хочу. Ржи у вас нету?
— Ржи?
— Совсем немного. Хоть бы полпуда. А если муки ржаной, то еще лучше.
— Ржаной муки? А на что тебе она понадобилась?
— Очень надо.
— Надо, говоришь?
— Надо.
— Да разве ты не знаешь, что теперь ржи никто на сотках не сеет?
— Твой-то сеял, я видел.
— Ах, Йотаута, ты все видишь, как и когда-то. Самогон гнать будешь, ржаного захотелось? — оживают глаза женщины.
Каролис никогда в жизни этой отравы не гнал и теперь не собирается, но вдруг решает: так будет надежнее — и прижимает палец к губам.
— Только тсс, чтоб не было лишних разговоров. Хотелось бы бутылочку первача. Во как нужно.
Женщина хихикает, ей нравится, что поймала на таком деле Каролиса Йотауту, который всю жизнь прикидывался святым.
— А если я тебе бутылочку готовой найду?
— Нет, нет, я сам, сам хочу.
Женщина вздыхает, разводит руками, бросает взгляд на пустую дорогу, хихикает.
— Да что мне с тобой делать, Йотаута? Раз уж дело такое, разве бросишь человека в беде. Есть во что?
В открытую дверь сеней Каролис видит, как жена Швебелдокаса взбирается на чердак. Вот и хорошо, потирает он руки, но его ребячья радость тут же исчезает, как выскользнувший из рук стакан воды у жаждущего, рассыпается вдребезги, и становится уныло, пусто. Свесив руки, отходит в сторону, присаживается на старую тракторную покрышку. Поднимает глаза и смотрит прямо перед собой, видит угол сада, старую потрескавшуюся яблоню и вишенник. Смотрит на вишенник, потирает ладонями колени, сжимает их пальцами до боли, но боли не чувствует.
— Принимай, Йотаута!
Каролис не может оторвать глаз от вишенника.
— Ты слышишь, Йотаута, принимай мешок.
«Встать да пойти в сени», — прикидывает он в мыслях, но сидит не шелохнувшись, как с петлей на шее… И опять, и опять…
— Зову, зову, а он…
Женщина волочит по земле неполный мешок, ставит у ног Каролиса на лужайку, хлопает руками по юбке, стряхивая муку.
— Только никому в деревне ни гугу, — предупреждает. — Даже моему. Он-то все еще гонит, скажу я тебе, потому и рожь сеет. Но с этих нескольких соток лишь для отвода глаз молотит. Достает и не столько еще…
— Послушай, соседка, — прерывает Каролис, наконец посмотрев на нее. — Тогда, давным-давно… когда я еще… в тот последний вечер к вам заходил. Был уже поздний вечер…
— Ты моего из-за семян прижал, хорошо помню.
— Рассказывал он тебе?
— Я сама слышала.
— Ты тогда лежала на кровати. Ты спала.
Женщина садится рядом на ту же самую твердую покрышку, поправляет платок, громко дышит.
— Сейчас уже не те времена, можем и поговорить. Не спала я, Каролис.
— А почему твой муж так?.. Он меня вытолкал в дверь. Просто вот так выталкивал…
— Скажу… В тот вечер должны были прийти за самогонкой эти… из леса. Моему приказывали, и он для них гнал иногда. Не без греха он, тебе одному говорю, хотя кто в те времена не грешил. Разве нам хотелось, чтобы эти застали тебя у нас в избе?