– Ну да, ничего. Пушкин не дурак про такое писать, это же всю конспирацию нарушило бы. Ты же знаешь, что он состоял в кружке декабристов?
А еще стрелял из пистолета и дрался на саблях. Или шпагах.
– Конечно, знаю, – сказала Дрондина. – Он ведь и стихотворение про это написал: «Во глубине сибирских руд, храните гордое терпение…»
Я испугался, что сейчас она целиком это стихотворение прочитает. Поэтому перебил:
– Да-да, все так и есть! Это как раз про декабристов.
Я похлопал Дрондину по плечу. Дрондина вздрогнула. Я вручил ей лопату.
– Вот именно! – повторил я. – Пушкин вроде как изучал историю пугачевского бунта, ездил по пугачевским местам, а на самом деле он не байки всякие собирал, а колокол искал. Декабристы поручили найти, привезти в Петербург – и взывать к новому восстанию!
Пушкин и колокол, похоже, Дрондину заинтересовал, Дрондина была не чужда всякой духовности, стихи особенно любила. И лопата ей шла. Дрондина и сама крепкая такая, устойчивая, ей лопата и лом идут.
Я продолжал рассказывать:
– Ты думаешь, почему восстание декабристов провалились? Потому что колокол привезти не удалось. За Пушкиным следило Третье отделение, вот он и вынужден был его бросить где попало.
Мне вдруг понравилась эта бредовая версия, я задумался, а не крутануть ли? Правда, колокол надо сначала вывезти и за собой закрепить. Земля наша, колокол я обнаружил, значит, он наш.
– Его агенты преследовали, вот он колокол и посадил, – сказал я. – А потом не смог вернуться, сам под колпаком оказался. Так тут колокол и остался… Вон он!
Я указал пальцем.
Поляна. Лес тут просторный, как везде у нас, ну, за Сунжей, там кое-где ельник темный, а тут нет. Красные сосны, синий мох, воздух синий, и колокол, как нос, из земли торчит, тоже, вроде слегка синий.
– Я думала, поменьше он… – Дрондина нахмурилась. – Как его Пушкин за собой таскал?
– В телеге, – ответил я. – А зимой в санях.
– Понятно…
Колокол изменился с последнего раза. Просел сильнее, посинел действительно, то ли от солнца, то ли от зимы, словно покрылся бахромой, такой как на голубике.
Мы приблизились.
– А я раньше думала, что ты врешь, – сказала Дрондина. – Про колокол, про дуб. Про эти…
– Я почти не вру. Так, иногда, чисто по делу.
Дрондина протянула к колоколу руку, но потрогать не решилась.
– Да не бойся, – сказал я.
Я похлопал по боку.
Дрондина дотронулась до колокола пальцем. Долго палец держала, старалась почувствовать, до колокола же раньше сам Пушкин дотрагивался. Дотронется и сразу напишет: «Мой дядя самых честных правил…»
Вдруг подумал, что Дрондина в поэты планирует. Каждый, кто сам любит поэзию, тот рано или поздно начинает. Сначала стишата про Шнырову и зомби-бобров, потом «я помню чудное мгновение».
– Бом-бом… – Дрондина постучала по колоколу ногтем.
Колокол отозвался даже на ноготь.
– Звучит…
Дрондина закрыла глаза, постучала еще.
– Красиво звучит, – сказал я.
– Нормально, – согласилась Дрондина. – Сразу видно – старинная штука.
– Восемнадцатый век, – сказал я. – Умели тогда делать.
– А почему надписей никаких нет? – спросила Дрондина. – На колоколах обычно надписи всякие…
– Я же говорю – пугачевский колокол, – я погладил неожиданно теплый чугун. – Эти надписи бунтовщики специально занаждачили, в знак протеста. Этот колокол не на молитву звал, а наоборот…
– Странно, что его до сих пор не утащили, – сказала Дрондина.
Она шагала вокруг колокола, похлопывала по боку, колокол отзывался легким, еле слышным звоном.
– Кто не утащил?
– Черметчики, – пояснила Дрондина. – Ты Шнырихе не рассказывай лучше, где этот колокол лежит.
– Почему?
– Так она его и сдаст. Приедет сюда на тракторе и утащит. Эти Шныровы хорошо тащить умеют, ее бабка у моей бабушки сепаратор украла! Им бы лишь хапать да хапать!
Я поднял камень и стукнул по колоколу. Звук получился громкий, плотный и объемный, до мурашек, Дрондина поежилась.
– Слышишь? Тут, думаю, золота килограмма четыре, – сказал я. – А серебра килограмм двадцать, слышишь, как звонко?
– Ты сам, его, надеюсь, расплавлять не собираешься? – спросила Дрондина.
– Зачем расплавлять? Мы его притащим домой, подвесим к тополю и будем звонить…
– Зачем? – не поняла Дрондина. – К революции, что ли взывать? Ты что, Дубровский?
Дрондина опять продемонстрировала знание школьной программы.
– Да не особо, – сказал я. – Просто это полезно для здоровья.
– Звонить в колокол?