Официантка поставила закуску и сок перед Шныровой, а передо мной штрудель и новый коктейль. Я стал быстро есть, рассчитывая поскорее покинуть ресторан, но Шнырова не собиралась никуда торопиться. Официантка и повар следили из-за соседнего столика.
– Вот ты какой… – с умилением в глазах приговаривала Шнырова. – У меня такой же был, Кузькой звали. Его соседка отравила…
Шнырова поглядела на официантку и повара глазами, полными слез, высморкалась в платок.
– А почему он так называется? – Шнырова строго понюхала салат. – Как-то подозрительно…
– Он из курицы, не переживайте, – успокоила девушка.
– Из курицы… – разочарованно протянула Шнырова. – А я то думала…..
Она воткнула вилку «Тотошке» между глаз и сказала:
– Что-то я наелась. Заверните нам. «Тотошку» не надо. И посчитайте.
Шнырова продемонстрировала банковскую карту. Официантки вздохнули с облегчением, быстренько переложили пиццу в коробки, принесли терминал. Шнырова расплатилась и с картиной и вантузом подмышкой побрела к выходу. Я еле успел доесть штрудель, а коктейль выпил залпом, безо всякого удовольствия.
– Ну, можно и на почту, – сказала Шнырова. – Получим посылку и домой…
Почта находилась в двух кварталах. Мы преодолели их за десять минут неспешного хода. Я нес картину и коробку с пиццей, Шнырова размахивала вантузом, пугала встречных пенсионерок.
– Лишнее доказательство тому, что Никольское – страшная дыра, – ругалась Шнырова. – Если бы меня в Москве накормили полудохлым осьминогом, то за пиццу я бы не платила. А здесь…Здесь последний вантуз у тебя отнимут, живи как хочешь…
Шнырова остановилась. Почта, пришли.
– Закрыто… – прочитал я.
– Ну да, – зевнула Шнырова. – Почта на неделе до двенадцати открыта.
– Почему это?
– Придурков нет за семь тыщь корячится, – ответила Шнырова. – Ты что, хочешь устроиться?
Я не хотел.
– Тебя не возьмут, – заверила Шнырова. – На почту. Да зачем тебе на почту? Устраивайся в табуретку.
– Я в десятый хочу пойти.
– Во дурак… – Шнырова постучала по голове. – Зачем тебе в десятый? Иди в табуретку на сварщика. За два года получишь, а потом как из армейки вернешься, сразу езжай на север. Отец говорит, что там на ровном месте полтораста дают, а если с опытом… Хотя если мозг есть, то в Москву, конечно, надо, там реальные бабки.
– Зачем мы приехали? – спросил я. – Если почта лишь до двух?
Шнырова не ответила, стала думать, что соврать. А я и так понял. Это от скуки.
– Надоело дома, – ответила Шнырова. – Пойдем на мосту постоим, а?
– Зачем?
– Да просто. Ты же сам любишь природой любоваться, вот и полюбуемся.
Шнырова направилась к мосту, размахивая вантузом. Сегодня у Шныровой мега-день.
От почты до моста километра два. Я думал Шнырова станет изводить меня хвастовством про то, как ее отец получает по сто пятьдесят тысяч в Москве и ни в чем себе не отказывает. Но Шнырова молчала. Шли в тишине. Вообще непонятно зачем все это, поехали бы домой. Но мы молчали и шли.
Сунжа здесь, у моста, гораздо шире, чем возле Туманного Лога. По пути до города в нее впадают три больших ручья и множество мелких, и возле Никольского река набирает солидности и течет спокойнее. Здесь столетний деревянный мост, кривые ледоломы и несколько догнивающих бон, а по правому берегу песчаная отмель.
– Хорошо, – поморщилась Шнырова. – Все любят на мост, а знаешь, почему? Потому что люди обожают плевать с высоты.
Может и так. На бонах, протянутых вдоль пляжа, сидели два пацана. Они загорали, болтали ногами в реке и запускали вдоль течения кораблик, манили голавлей, а то и жереха, хотя у нас они редко ловятся.
Шнырова почесала вантузом голову, огляделась, обнаружила гладкую металлическую пластину, стягивающую бревна. Приложила вантуз, дернула. Крякнуло. Громко и отвратительно, точно великан хлюпнул подмышкой.
А Шныровой понравилось, она принялась хлюпать вантузом дальше, с каждым разом все громче и омерзительней, причем, из этих всхлипов умудрялась складываться гадкая мелодийка. На гитаре у нее, значит, не очень музыка, а на вантузе ничего, лепится.
– Хорош квакать! – не выдержал один из пацанов.
Я сел на мостовое бревно, стал разглядывать пришельцев на картине. Шнырова квакать вантузом перестала, вместо этого стала стучать им по перилам моста. Те глухо звучали, мост оказался как огромный барабан, гудел. Бом-бом.
Шнырова старалась. Я смирился, пацаны были мне незнакомые, когда у них закончится терпение, они поднимутся и станут нас бить. Меня, Шнырова девчонка, ее не тронут. А вот…