Шнырова с козой уже почти исчезла за холмом, растворилась в цветении.
– День ремня! – злорадствовала Дрондина. – День порки!
В этом году весна запоздала, начало июня, а яблони все цветут – не остановятся. Да и все цветет, не только яблони, сирень и черемуха, груши возле каждого дома, а еще вишневые сады на склонах, они три года не цвели, а сейчас словно взорвались. И весь холм похож на бело-розовую клумбу, за цветом крыши практически не видны.
Шнырова исчезла. Завтра ее день. Завтра Шнырова придет и станет жаловаться на Дрондину. Скажет, что та не дала списать контрольную по алгебре и диктант по русскому, а это подло, в школе правила кровной вражды должны выключаться, в школе все равны, что как-то раз Дрондина плыла на биологии и Шнырова помогла и рассчитывала на честный ответный жест, но что ждать от Дрондиной? У этих Дрондиных совести ни грамма.
– Эти Шныровы всегда думают дурачком проскочить, – ругалась Дрондина. – Никогда ничего не хотят: ни работать, ни учиться, они даже картошку не окучивали! И морковь не полют! А зачем – можно же все равно у нас украсть! А эта их коза вся в колтунах! У нее блохи с полногтя!
Дрондина не удержалась и в сотый раз поведала историю семейства Шныровых, природных холуев, которые всегда вокруг барина извивались и пятки ему лизали, хотели вольную получить раньше других, но не срослось – их холуйство было так неискренне и бесталанно, что барин решил этих смердов проучить и вольную дал в самую последнюю очередь. А они потом на барина настучали, и барина сослали в Сибирь, уже при советской власти.
– Их предки всегда на всех стучали! – продолжала Дрондина. – Стукаческая семейка! Знаешь, им однажды на ворота барабан продырявленный повесили! Как барабанщикам! Тьфу! А знаешь, что тетка Шныровой своего мужа грибами отравила? А?!
Я знал, но все равно слушал, у меня терпение в сто километров.
– Ее потом в психушку в Новосибирске посадили, так она там и сидит до сих пор!
Под возмущения Дрондиной мы добрались до тополей и начала улицы Волкова. Там Дрондину встретил Бредик, выскочил из кустов, подпрыгивал, радовался.
– Нет, ты посмотри, что эта дрянь натворила?! – указала пальцем Дрондина. – Гадина какая…
В шерсти Бредика застряло несколько комков сухих прошлогодних чертополошин, Дрондина попыталась их достать, но не получилось – колючки, казалось, были вкручены в шерсть, Бредик скулил.
– Выстригать теперь придется… – Дрондина скрипнула зубами. – Она же специально их застрычила!
– Да когда она успела-то? – попытался я защитить справедливость.
Но Дрондину справедливость мало интересовала.
– Я ее козе все рога пообломаю, – холодно пообещала Дрондина. – И копыта пообломаю. Пока.
И Дрондина, забыв попрощаться, пошагала в сторону своего дома.
И я тоже к себе отправился. Учебный год закончился. Все.
Каникулы.
Дома ждал торт «Муравейник», остывала пицца с ветчиной и размораживался лимонад. По оценкам у меня неожиданностей не случилось, так что проверять дневник мама не стала. Подарила сертификат «Ножемании», я давно хотел японский бинокль вместо китайского монокуляра, навигатор, мультитул новый, рогатку, блочный лук, рацию на пять километров, рыбачий плотик, может, нахлыст, ну и еще много необходимого.
– Отцу эсэмэску пошли, расскажи, как все, – сказала мама. – Он хотел перечислить…
– Да, пошлю.
– С успешным окончанием, сын, – мама подвинула «Муравейник». – Теперь ты восьмиклассник!
Ага.
Я люблю последний день школы так же сильно, как ненавижу последний день каникул. Хорошо, что восьмой класс, время еще есть…
– Пора потихоньку начинать думать о будущем, – сказала мама. – С каждым классом программа становится сложнее, следующий год определит – кто…
Кто куда. И мама рассказала про то, как надо держаться за ум и про то, как уже сейчас надо думать, в какую сторону рулить, и что шанс дается один, но не сильно налегала, каникулы все же. Свобода.
– Надо стараться жить, нельзя стоять на месте, за руку тебя никто тянуть не будет, думай, сынок.
Я сказал, что буду думать, как ненормальный, вырезал из торта треугольный кусок и собрался…
В стекло звонко щелкнуло.