Обедать сели в три часа.
— Знаешь, — оживленно сказала Варвара Михайловна, кладя в тарелку котлету с отварным картофелем. — Я окончательно решила ехать с тобой работать на трассу.
— Ты?
Вилка, занесенная Камыниным, на мгновение застыла над расписной деревянной миской с красными мочеными помидорами.
— Что тут странного? — Варвара Михайловна, как и многие женщины, редко отвечала прямо на вопрос. — Ты же сам мне рассказывал, что просил в облздравотделе работников. Я фельдшер и пригожусь на трассе, больница туда охотно направит, рады будут. Чем летом киснуть в пыльном городе, лучше побыть на свежем воздухе, в лесу.
Все это она выложила одним духом: видно, давно и хорошо продумала. Камынин спокойно взял помидор, кивнул на сына:
— А его на кого оставим?
Мальчик, зеленоглазый, точно котенок, еще по-детски совершенно белокурый, с выпуклым отцовским лбом, сидел на диванной подушке, положенной на стул. Обеими руками он упрямо отталкивал от себя тарелочку с котлетой, говоря, что она «лучная» — с луком, а он любит «нелучную». Прижившаяся у Камыниных двоюродная тетка Андрея Ильича уговаривала Васятку не капризничать.
— А с Феклушей. Да ведь и ты будешь жить дома?
— На меня, Варя, не рассчитывай. Все мое время заберет трасса.
— В таком случае Васятку можно отдать в детсад на пятидневку. Да мало ль выходов? Отвезти к бабушке в деревню.
О своем желании поработать на трассе жена впервые заговорила месяц назад, по возвращении от матери. Она, смеясь, рассказала, как в попутной машине набила шишку на голове. «Теперь я сама хочу бороться с бездорожьем». Андрей Ильич тогда принял это как временную прихоть и только посмеялся, что и Васятке надо бы найти работу, — вся семья будет занята одним делом. Оказывается, Варя не выбросила из головы эту фантазию.
Вытерев салфеткой рот, Камынин встал из-за стола. Варвара Михайловна подошла к мужу. Несмотря на двадцать шесть лет, на роды, фигура у нее оставалась совершенно девичьей; свежим было и лицо с мягко изогнутой линией подкрашенных губ. Сложив вместе обнаженные по локоть руки, она прижалась ими и темноволосой головой к груди мужа. Камынин очень любил, когда жена ласкалась к нему, но сейчас он лишь чуть сморщился в улыбке.
— Почему ты возражаешь? — спросила она нежно, стараясь поладить миром.
Странно, как Варя не поймет? Ведь эти два месяца всенародной стройки шоссе будут для Камынина чрезвычайно напряженными. Ему особенно потребуется спокойный отдых, забота ее, Вари. Камынину стало обидно, что самый близкий, любящий человек не может догадаться о такой простой вещи. Но ответил он совсем иначе.
— Разве тебя больше не устраивает положение хозяйки дома? Притом, повторяю: как можно на целых два месяца бросать ребенка? По-моему, Варюша, ты несерьезно продумала этот вопрос.
Он видел, как переменился взгляд ее карих, с янтарными бликами глаз: вместо ласки, доверия в них родилось знакомое выражение холодного упрямства.
— Странно, Андрей, почему ты можешь поступать как тебе вздумается, а я не могу? У тебя на это есть особые привилегии?
— Дело не в особых привилегиях, — начал Камынин, стараясь подавить раздражение и говорить как можно вразумительней. — Дело в интересах семьи, в правильном…
— Нет, ты просто хочешь настоять на своем, — перебила Варвара Михайловна. — Ну, раз так, я тоже могу упрямничать. Я еще хотела как лучше: вот, думаю, буду и на трассе с Андрюшкой вместе, а он, называется, «отблагодарил». Тебе бы только от нас сбежать… совсем семью забросил. Вон два дня не ночевал дома. Ну, и мне надоели эти четыре стены!
Андрей Ильич слегка нахмурился: только еще ссоры не хватало. В глубине души он понимал, что по-своему Варя права. Стройка всколыхнула всю область, Варе захотелось большого общественного дела; действительно это интересней, чем каждый день ездить в больницу на дежурство. Но сейчас он уже был в таком состоянии, что не мог рассуждать объективно.
— Я знаю, ты просто хочешь меня уязвить, — сказал он с оскорбительным пренебрежением и тут же понял, что совершил бестактность. Однако не мог сдержаться. — Что ж, ты добилась своего, отравила мне выходной.